Андерс Рослунд - Сделано в Швеции-2. Брат за брата

Ключи звякнули, механический щелчок – и параллельные задвижки замка вышли из дверного косяка.

– Спасибо. Закрой, когда я войду, и оставь нас вдвоем.

– Вы уверены?

Бронкс нетерпеливо кивнул.

– Да. Уверен.

– Вы останетесь там один? Без сигнализации?

– Отдай мне сигнализацию и ступай.

Охранник достал из кармана брюк черный пульт, протянул Бронксу.

– Несильно нажать на среднюю кнопку. И все.

Надзиратель оставил их, и через окошечко в закрытой двери оба услышали, как затихает позвякиванье большой связки, ключи постепенно перестают задевать и цепляться друг за друга.

Маленькая камера. Голая койка, привинченный к стене стол, раковина с капающим краном. Помещение стало еще меньше от взимной ненависти двух мужчин – шесть лет эта ненависть дремала, лежала тихо, а за последние несколько дней взлетела до втянешь моего брата – я втяну твоего.

– То, что случилось вчера…

Бронкс надеялся, что ему придется упоминать смерть Винсента Дувняка только в полицейском рапорте, он не рассчитывал делать это, находясь наедине с человеком, который сидел сейчас в этом замкнутом пространстве, неотрывно глядя на него.

– … не должно было случиться. Твой… Винсент, он…

– Не смей говорить ни слова о моем младшем брате.

Лео Дувняк не кричал. Было бы проще, если бы кричал. Потому что хотя звук – это волны и для распространения ему требуется воздух, отчаяние и горе громким эхом отзывались в этом лишенном кислорода пространстве.

– А теперь лучше нажми на гребаную кнопку. Не хочу тебя видеть.

Бронкс стоял спокойно. Стоять рядом с кем-то, кто тебе угрожает, проще, если выбора у тебя нет.

– Лео, я хочу, чтобы ты выслушал меня.

– Уйди.

– Дай мне две минуты.

– Уйди – и все.

Бронкс так и сделал. Ушел. Отступил на шаг к мощной железной двери. Приоткрыв ее, он протянул руку к квадратному окошечку и закрыл его, а потом опять захлопнул дверь.

– Этот разговор касается только нас. Это разговор не между полицейским и подозреваемым, а между двумя людьми, каждый из которых по-своему прошел сквозь эти проклятые последние сутки.

Он не отпускал ручку, словно желая подчеркнуть, что дверь закрыта как следует.

– Не то чтобы я толком понял, что это для тебя значило… но когда мы в прошлый раз встречались здесь, в управлении, когда я выпускал тебя, ты обернулся и крикнул: сегодня, Джон Бронкс, ты вплел че рную нить .

В первый раз ему показалось, что Лео Дувняк встретил его взгляд – пустые глаза наполнились чем-то, похожим на жизнь.

– И мне кажется, то, о чем мы сейчас будем говорить, и есть такая нить.

Рассматривали.

Вот что делали ожившие глаза.

Словно пытались решить, что же они видят.

– У тебя есть две минуты.

Лео Дувняк поднял руку, раскрыл ладонь.

– Если отдашь мне сигнализацию.

Бронкс понял, о чем он, что означает его требование. Но тут же сунул руку в карман, достал пульт, вложил в ожидавшую ладонь.

– И если ты не скажешь за эти две минуты ничего, что заставит меня посмотреть на тебя по-другому, Бронкс, я разобью тебе голову о бетонную стену. Вон она, сзади.

Лео Дувняк поднялся, и тесная камера стала еще теснее.

Бронкс покосился на закрытую дверь и понял: если он не утихомирит готовую перелиться через край ярость стоящего перед ним человека, то меньше чем через сто двадцать секунд в камере останется всего один живой.

– Черная нить – фигня, Бронкс. Ты использовал Винсента, чтобы добраться до меня, и все пошло к черту. Ответственность за его смерть – на тебе.

Дувняк был почти на десять сантиметров выше Бронкса. Так что, подавшись вперед, он еще и согнулся, чтобы их глаза оказались рядом.

– Ты тоже слышишь, Бронкс? Секундная стрелка. Тик-так. Тик-так.

Бронкс слышал. И чувствовал, нутром. Почти прекрасное ощущение – знать, что следующая секунда решает всё. Неважно как, или что – всё просто кончится, и не нужно будет больше ни быть вечно наготове, ни мучиться вопросами.

– Что ж, слушай: я – единственный полицейский, который знает, как связаны события последних дней.

– Тик-так, Бронкс, тик-так.

– Я знаю, что это ты спланировал ограбление инкассаторов, а осуществили его мой брат и покойный Яри Ояла. Такое ограбление квалифицируется как тяжкое преступление, это восемь лет тюрьмы. Знаю, что вы с моим братом ограбили хранилище в подвальном этаже управления – с этим преступлением разбираются сейчас все мои коллеги. Такое тоже квалифицируется как тяжкое , тянет на десять лет. Знаю, что ты держал двести единиц автоматического оружия в тайнике в своем собственном доме, квалифицируется как терроризм – пожизненное тюремное заключение.