Игорь Фёдоров - Волк

Железнодорожная станция встретила меня моросящим грустным дождиком, едва я ступил на перрон. И шел этот дождик, наверно, не первый день. Где те солнечные теплые лучи, сверкающие на утренней росе? Где насыщенная зелень просторных полей и веселых лесов? Птицы не поют, ветер не шумит в кронах деревьев. Как будто не ранний июнь на дворе, а конец сентября.

От станции на маршрутной «Газели» еще восемнадцать километров я трясся по грязной жиже, гордо именуемой в России дорогой. Водитель Ринатик был мрачнее тучи. На соседних креслах ехали еще пять односельчан. Я с ними только поздоровался. Общение в этот момент меня не интересовало. И опять всю дорогу смотрел в окно. На мокрые деревья и молодые луговые травы. На низкое серое небо.

На остановке меня встретил Васильев с Тимофеевым на тимофеевском автомобиле без подушек безопасности. Я сел на заднее сиденье.

— Куда? — спросил Васильев.

— Домой.

На улицах царила непролазная грязь. Пришлось ехать по краю поселка. Васильева явно тянуло поговорить, что-то его беспокоило, но с чего начать, он не знал. Начал как всегда — издалека.

— Ну как сессия? Не запорол?

— Все нормально, — я всем видом показывал нежелание общаться, но участковый этого не замечал.

— Экзамены?

— Один остался.

— Тройки?

— Навалом. Куда без них?

Тимофеев хохотнул, но тут же замолчал. Сегодня не день для веселья

— Как он умер? — спросил я через некоторое время.

— Да как и все пожилые люди, от старости, — произнес участковый, явно сомневаясь в сказанном, — хотя люди тебе тут такого наговорят.

— Например?

Будучи человеком с высшим юридическим, то есть, не очень глупым, Васильев не охотно, но все же начал:

— Егорыча нашли в лесу, без следов насильственной смерти. Видимо пошел за травами, как раз молодая пошла…

— Травы надо начинать собирать в конце июня, не в начале, — прервал его я, — так соку больше. Он так меня учил.

— Ну, значит, пошел погулять, и все, сердце остановилось, — Васильев аккуратно объехал огромную лужу посреди дороги, в которой лежали чьи-то довольные свиньи, — так вот, что интересно. Степаныч божится, что вечером видел летающую тарелку, зависшую над этим самым местом. Совсем старик умом тронулся.

— Заяц допек? — усмехнулся я.

— Не заяц, а его не отпетая душа, — улыбнулся Васильев, — так Степаныч говорит. Я у него ружье отобрал, на всякий случай. Подстрелит еще кого-нибудь ненароком. Хотя не могу ручаться, что где-нибудь в чулане не спрятан еще ствол.

Мы проехали по мосту над речкой, возле которой я загорал совсем недавно. Речка, между прочим, была чистой и кристально прозрачной. Разве что немного помутнела от дождя.

— Васька-комбайнер ничего не видел, но слышал в лесу песни на непонятном языке, — продолжил участковый, — вроде языческих скандинавских обрядов.

— Каких? — изумился я.

— Сам у него спроси, каких. Когда он это рассказывал, то был в таком плачевном состоянии. Мама не горюй.

— Понятно, — вздохнул я, — батюшка что говорит?

— Отпел.

— Как отпел? — не поверил я, — Колдуна отпел?

— А что тут такого? — пожал плечами Васильев, — Не самоубийца же. Людям, опять же помогал.

Он немного помолчал и вернулся к теме разговора:

— Но особо отличился Кузнечик.

Кузнечиком зовут нашего кузнеца. Прозвище для двухметрового богатыре более чем не уместное.

— Чем, интересно? — спросил я.

— Предложил Егорычу в сердце осиновый кол вбить.

— Да ну?

— На полном серьезе. Говорит, чтобы больше не вставал, чернокнижник.

— Вот сволота, — не на шутку разозлился я, — а когда ребенок у него заболел, какие песни петь начал, ластился, как кот голодный. Ну, какие же люди гнилые бывают! Кузнец недоделанный!

Васильев внимательно выслушал меня и продолжил:

— Я ему сказал, что если еще услышу такую речь, отниму лицензию.

— У него есть лицензия?

— Да откуда? — махнул рукой участковый, — Потомственный кузнец, как ты — колдун. Один лечит, другой кует. Нет у него ничего. Однако, испугался. Заткнулся. Работу боится потерять, темнота.

— Гнида кующая, — не сдержался я.

Тимофеев все это время молчал, хотя обычно его не заткнешь. Этот склочник любит подливать масла в огонь.

— Ну, так что? — спросил вдруг Васильев

— В каком смысле?

— Что собираешься делать?

Я задумался, а действительно — что? Последний родной человек покинул этот мир. Куда податься, куда прибиться? У кого совета спросить? У Пахи? Так он сам, как и я, еще пацан. Даже младше на четыре месяца.