Нет, я отсюда не уеду ни с чем. Я подхожу к ограде из штакетника, подтягиваюсь, спрыгиваю во двор. Даю знак Элли и Мауре оставаться на месте. До дома ярдов двести по открытой подъездной аллее.
Я подхожу ближе и вижу универсал «вольво» в гараже. Смотрю на номера – мичиганские. Бет живет в городе Энн-Арбор. Не нужно быть Шерлоком Холмсом, чтобы сообразить, что это, вероятно, ее машина.
Я пока не нажимаю кнопку звонка. Если Бет внутри, она уже знает, что мы здесь. Я обхожу дом, заглядывая в окна. Начинаю с задних.
Заглянув в кухонное окно, я вижу Бет. Перед ней на столе почти пустая бутылка виски «Джемисон» и наполовину пустой стакан. На коленях у нее лежит ружье.
Я вижу, как она протягивает дрожащую руку, поднимает стакан. Изучаю ее движения. Они медленные и размеренные. Я уже сказал – бутылка почти пуста, а теперь и стакан почти пуст. Размышляю, как лучше провернуть все это, но опять: я не намерен долго возиться. Подхожу к задней двери, поднимаю ногу и бью чуть выше дверной ручки. Дерево двери подается, как хрупкая зубная щетка. Я не медлю. По инерции вмиг пролетаю несколько футов между дверью и кухонным столом.
Бет замешкалась. Она только начинает поднимать ружье, как я выхватываю его из ее рук, – это не труднее, чем отобрать конфетку у ребенка.
Она несколько мгновений смотрит на меня.
– Привет, Нап.
– Привет, Бет.
– Ну, давай уже кончай с этим, – бормочет она. – Застрели меня.
Я разряжаю ружье, кидаю его в один угол, патроны в другой. Использую программу Мауры, чтобы позвонить им и сказать: все в порядке, пусть остаются там, где они есть. Бет с вызовом смотрит на меня. Я ставлю стул напротив, теперь мы оба сидим за кухонным столом.
– С какой стати я должен тебя застрелить? – спрашиваю я.
Бет не очень изменилась за прошедшие годы. Я обратил внимание, что женщины из моего класса, которым теперь под тридцать пять, с возрастом лишь похорошели. Не знаю почему, то ли это объясняется зрелостью, то ли уверенностью, то ли чем-то более материальным – посещением фитнес-клубов или подтяжкой кожи на скулах. Я знаю только, что, глядя теперь на Бет, я вполне представляю себе девочку, которая была первой скрипкой в школьном оркестре и получила грант по биологии на вечере выпускников.
– Месть, – невнятно бормочет она.
– Месть за что?
– Чтобы заткнуть нам рты. Скрыть правду. Но это глупо, Нап. За пятнадцать лет мы не сказали ни одного слова. Я никогда ничего не скажу, клянусь тебе.
Не знаю, как вести себя дальше. Сказать, что я здесь вовсе не для того, чтобы ее убить? Заставит ли это ее раскрыться? Или держать в напряжении, чтобы думала: единственный способ остаться живой – это говорить.
– У тебя семья, – начинаю я.
– Два мальчика. Одному восемь, другому шесть.
Бет смотрит на меня с ужасом, она словно трезвеет с каждой секундой. Мне этого не нужно. Мне нужна правда.
– Расскажи мне, что случилось в ту ночь.
– Ты и в самом деле не знаешь?
– Я и в самом деле не знаю.
– Что тебе сказал Лео?
– Ты это о чем?
– Ты в тот день играл в хоккей, верно?
– Верно.
– И перед тем как ты уехал, что сказал тебе Лео?
Этот вопрос удивляет меня. Я пытаюсь мысленно вернуться в тот день. Я в доме. Моя хоккейная сумка собрана. Хоккеист таскает с собой чертову прорву всего: коньки, клюшку, налокотники, наголенные щитки, наплечники, перчатки, нагрудник, ошейник, шлем. Отец в конечном счете составил для меня проверочный список, иначе я приезжал на матч и неизменно говорил что-нибудь вроде: «Я забыл капу».
Где был ты, Лео?
Теперь, возвращаясь к тому дню, я вспоминаю, что тебя не было с нами в прихожей. Когда мы с отцом проверяли по списку, все ли я взял, ты обычно стоял рядом. Потом ты отвозил меня в школу и высаживал у автобуса. Так происходило почти каждый раз.
Мы с отцом проверяли инвентарь по списку. Ты отвозил меня к автобусу.
Но не в тот день. Я уже не помню почему. Но когда мы закончили проверку, отец спросил, где ты. Я, наверное, пожал плечами – не знаю. Потом прошел в нашу спальню – посмотреть, нет ли тебя там. Свет не горел, но ты лежал на верхней койке.
«Ты меня отвезешь?» – спросил я.
«Отец не может тебя отвезти? Я хочу полежать немного», – ответил ты.
И меня отвез отец. Вот так. То были последние слова, которыми мы обменялись. Но тогда мне и в голову ничего такого не пришло. Когда возникла версия о двойном самоубийстве, я на минуту, может, и задумался – не столько над твоими словами, сколько о мрачном настроении, о лежании на койке в темноте, – но не придал этому особого значения. А если и придал, то, как и Оги с его полицейским посещением базы тем вечером, отогнал эту мысль прочь. Я не хотел объяснять твою смерть самоубийством и, должно быть, поэтому заставил себя забыть наш последний разговор. Мы все так устроены. Обращаем внимание лишь на то, что согласуется с нашими представлениями. Мы склонны отвергать то, что нас не устраивает.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу