Эллен Грин - Лабиринты веры

Рассел колебался. Это взлом и проникновение. Если поймают, его ждут неприятные последствия. У него нет вразумительных доводов или объяснений, чтобы оправдать свое вторжение в частное жилище. Ведь Джек Куинн ничего предосудительного не совершил, он всего лишь был четвертым в группе мальчишек, учившихся в католической школе пятьдесят лет назад. Однако Рассел нюхом чуял: здесь все гораздо серьезнее.

Ава звонила Уолтеру из «У и К» не для того, чтобы тот взглянул на фотографии Лойяла и ее деда или даже Билла. Она охотилась за мистером Джеком Куинном. Его фото таинственным образом отсутствовали в альбомах, которые она ему показывала, и это означает, что Ава заранее убрала их оттуда. Вероятно, для этого у нее были свои причины.

Рассел открыл дверь, проскользнул внутрь и плотно прикрыл ее за собой. Обстановка была потрепанной и старой, но безупречно чистой. В помещении царил идеальный порядок. Скудные пожитки Куинна были аккуратно сложены, как будто тот готовился к бегству. Рассела обдало холодом, словно рядом скрывалось нечто ужасное. Он представил, что найдет в доме сумку или одежду Авы или что-то еще, более страшное. Однако быстрый осмотр обоих этажей ничего не дал.

Рассел подошел к письменному столу. На темном дереве было множество царапин от какого-то острого инструмента. На поверхности не лежало ни единого листка бумаги. «Открой ящик». Рассел потянул за ручку среднего ящика – и опешил. Там лежали в ряд четыре полароидных снимка. С разными домами. Тот дом, который ему описывала Ава, был вторым в ряду. «Судьба приходит к нам, побуждаемая Верностью. Все, что возрождается, нельзя разрушить». У него волосы на руках встали дыбом. Четыре фотографии означали четыре потенциальных убийства. Неужели Куинн – серийный убийца? Но на четвертом снимке – дом Куинна. Что-то тут не сходится… Рассел собрал фотографии и сунул их в нагрудный карман. Затем, найдя лист бумаги, написал на нем несколько слов и положил его в средний ящик. «Тебе не уйти», – говорилось в послании.

Эх, Ава, кем бы ты ни была, но ты точно не лгунья…

Поверхность неспокойной реки Делавэр была испещрена белыми бурунами, между которыми плавали пивные банки и упаковки от фастфуда. Его шаги были тяжелыми и быстрыми, когда он пересекал мост Такони-Пальмира в направлении штата Нью-Джерси.

В детстве он и трое других мальчишек провели много летних ночей, катаясь на велосипедах по этому мосту, чтобы понаблюдать, как его разводят, пропуская суда, или расположиться на клочке сухой земли в болоте на другом берегу и смотреть, как над Филадельфией заходит солнце. Иногда они объединяли свои скудные финансовые средства и покупали газировку. Пуская бутылку по кругу, слушали, как с наступлением темноты начинают квакать лягушки и трещать сверчки. В какие-то дни они разжигали небольшой костер, чтобы согреться. Самым любимым его воспоминанием было то, как друзья рассказывали истории про серийных убийц, сбежавших из тюрьмы Холмсберг. Истории становились страшнее и образнее по мере того, как ночь близилась к своему апогею. У Билла расширялись глаза; он всегда пугался быстрее всех, первым вскакивал на ноги и несся сквозь кусты к тропинке, ведшей к мосту. И всегда первым добирался до стороны Такони – стоял там, задыхаясь после бешеной гонки, красный до такой степени, что исчезали его вечные веснушки.

После получаса езды до Франкфорда, до Торресдейл-авеню, четверка расходилась в разные стороны. Росс жил южнее, ближе к порту Ричмонд, Лойял – в четырех кварталах севернее, а Билл – в пяти кварталах строго на запад. Они разделялись на перекрестке, как четыре стороны света на компасе. Путь Джека лежал мимо церкви Святого Франциска Сальского и дома приходского священника. Если он видел в доме свет, то останавливался и проверял, спит отец Каллахан или нет.

Суть же была в том, что ему не хотелось идти домой. Отец почти постоянно был пьян. Тетка, Констанс, обычно, пошатываясь, слонялась по дому и делала вид, будто не пила, хотя очень часто ее парик съезжал набок или вообще соскальзывал ей на лоб. От их воплей и перебранок у него болели уши. Если за возвращение домой после наступления темноты его не били палкой по лицу, шее и плечам или не лупили ремнем, он находил в кухне что-нибудь поесть, а потом быстро прятался в своей комнате под одеяло, укрываясь им с головой. То были самые одинокие ночи. Время шло, а он не мог заснуть из-за драк и криков. Потом его отец на карачках взбирался по лестнице, а тетка вырубалась прямо на полу в коридоре. От этого воспоминания у него разболелся желудок.