Фелисия Йап - Вчера

– Это сделала ты, – говорит он.

Клэр отскакивает назад, словно мои слова ее ударили. Радужки потеряли цвет. Лицо – бледный оттенок пепла. Рот открывается и тут же закрывается снова. Она протягивает дрожащую руку, будто ей нужно на что-то опереться. Но поблизости нет ничего, что могло бы ее поддержать.

Уголки ее рта начинают подрагивать.

– Я… что… – говорит она.

Крошечная часть меня одновременно сходит с ума и довольна собой. Настало время для моей жены взглянуть в лицо тому, что она сделала, не прячась больше под благословенным покровом забвения. Настало время вступить в царство реальности, от которого ее так долго защищали.

У меня есть три возможности (к концу дня их становится все меньше):

а) начать с правды о Кэтрин;

б) открыть то, что случилось с Софией;

в) ничего из перечисленного.

– Нет, – кое-как продолжает она. – Только не Кэт…

Пожалуй, стоит начать с Кэтрин. Между прочим, я был бы сейчас отцом, если бы девятнадцать лет назад у Клэр не случился тот краткий провал в безумие.

Факты не изменишь. Многие из них невозможно забыть, особенно самые мучительные.

– Ты написала в дневник, что нашла ее в кроватке, – говорю я. – Она была бледная. Ты потрогала ее щеку. Та была холодной. Тогда ты позвала на помощь.

– Да, – соглашается она. – Мой дневник говорит, что…

И тогда говорю я:

Твой дневник говорит то, во что ты предпочла поверить. В нем знание, которое ты в состоянии вынести. А вот правда: во время одного из твоих черных приступов ты накрыла голову Кэт подушкой. Она плакала перед этим все утро и потом после полудня. Весь день. И накануне тоже. И два дня назад. Кэт была плаксивой девочкой. Никто не понимал, почему она все время хнычет. Тебя очень раздражал этот факт, и ты не знала, как прекратить ее плач. К тому же у тебя проявился синдром, который бывает у молодых матерей. Сейчас у него есть точное название – послеродовая депрессия. Я потом уточнил у доктора Джонга. Ты была на антидепрессантах две недели после зачатия Кэт. Но перестала их пить, когда узнала, что беременна. После родов депрессия вернулась и отомстила.

Глаза Клэр – вихри ужаса.

– Я не…

Отрицание – наверное, это естественная реакция на жестокую правду. Настало время для Клэр встретиться со своим прошлым.

В тот день я вошел в комнату Кэт. И увидел, как ты качаешь кроватку. Подушка валялась у твоих ног – мягкое обвинение. У тебя были крепко сжаты зубы. Твое сознание словно улетело прочь, на много световых лет. Ты перевела взгляд на меня. В твоих глазах словно поселились демоны, и они уже тащили тебя в чужое ужасное место, куда не рискнет вступить ни один человек. Они забрали из глаз всю человеческую сущность. Одновременно твой взгляд был обескураживающе безучастным. Пугающее сочетание – ничего подобного я раньше не видел. Я застыл на месте, не веря тому, что происходит. Только рот раскрыл от ужаса. Ты сказала мне, очень тихо, что Кэт больше не плачет.

– Нет…

Клэр стоит на коленях. Глаза ее омыты слезами; две капли уже чертят на щеках полосы. Она закрывает уши, словно хочет заглушить мои суровые слова.

– Этого не может быть, – выдыхает она.

Ее рот – мучительный круг. Как на картине Мунка «Крик».

Я бросился вперед, чтобы спасти Кэт. Я вырвал ее у тебя из рук. Ее тело было как у марионетки. Как у хрупкой сломанной куклы. Или как у тряпичной игрушки без позвоночника. Голова свесилась вниз, словно ее отделили от тела. Лицо – бледный оттенок серого. В зрачках – черная пустота, какую можно увидеть у манекенов в витрине. Все живое было выбито из ее глаз. На его месте – тишина и невидимый крик темноты. Эти фразы, слово в слово, я записал в дневник девятнадцать лет назад. Ты была права. Кэт действительно больше не плакала. Но было ясно и то, что она никогда не заплачет опять.

– Я ее не убивала… – говорит Клэр, все так же обеими руками затыкая уши. – Я просто не могла…

Для тебя настало время повернуться лицом к правде. После того, как ты столько лет скрывала ее от себя самой. В тот вечер тебя отправили в Адденбрука под наблюдение. Я смотрел, как ты лежишь на больничной койке с перекошенным несчастным лицом. Ты тихо скулила себе под нос. Поворачивала голову из стороны в сторону. Бормотала «Кэт» и «прости», снова и снова. Грызла ногти так, что от них почти ничего не осталось. Я махнул сестре рукой, чтобы она вышла из палаты, сказал, что нам нужно поговорить наедине. Ты посмотрела на меня, неожиданный проблеск сознания мелькнул в твоих глазах. Ты сказала, что не понимаешь, что на тебя нашло. Ты не собиралась делать с Кэт ничего плохого. Ты только хотела, чтобы она перестала плакать. Ты не сможешь жить, зная, что ты сделала. Правда, сказала ты, разобьет все, что осталось от твоей жизни. В этот миг я решил тебе помочь. Мне стало тебя жаль. В конце концов, ты была женщиной, которую я взял себе в жены. Мы только что потеряли дочь. Я не хотел, чтобы безумие отобрало у меня жену. Ты и так была почти сломлена. В болезни и в здравии, в горе и в радости, в богатстве и в бедности. Болезнь, убеждал я себя, бывает и у души.