Джеймс Кейн - Почтальон всегда звонит дважды [сборник litres]

– Он брал ссуду.

– Да, правильно! Он взял ссуду. Но дело не в ней. Это неважно. Важно другое – он был в твоей конторе в тот день, когда ты продал полис Недлингеру.

– Не помню, не уверен.

– Точно. Мы все проверили. Допросили Нетти, просмотрели все бумаги, сравнили их с материалами, имеющимися у полиции. Он был там, и девушка тоже. Это все объясняет и придает делу совершенно иной оборот. Ведь раньше мы не догадывались.

Что значит – иной оборот?

– Мы же знали, что Недлингер держал все от семьи в тайне. И у секретарши проверили. Он никому ничего не сказал. А потом вдруг семья откуда-то узнает о полисе, вот в чем фокус.

– Ну не знаю.

– Да, узнает. Ты что думаешь, они укокошили его за просто так? Они знали, а теперь и мы знаем, что они знали. Все сходится.

– Ну и что? Да любой суд примет такое допущение и не найдет здесь криминала.

– Я не суд. Я говорю только ради собственного удовлетворения, чтоб доказать еще раз свою правоту. Видишь ли, Хафф, ведь я мог, мог, черт побери, потребовать расследования на основе своих подозрений! Но я не пошел в суд. Я с ума сходил, потому что не знал этого и подозрения мои ни на что не опирались. Зато теперь знаю. И мало того, получается, что тут замешана еще девчонка.

– Кто?

– Ну эта девушка. Дочь. Она тоже там была. Я имею в виду, в твоей конторе. О да, конечно, подумаешь ты, как это возможно, чтобы дочь осмелилась поднять руку на своего отца! Но такое случается. И довольно часто. И из-за пятидесяти кусков случится еще не раз.

– Я… я не верю.

– Сейчас поверишь. Теперь вот что, Хафф. Мне не хватает только одного. Одного маленького звена. Они решили тебя убрать за что-то, с чем ты мог выступить в суде. Это я понимаю. Но за что?

– Что значит «за что»?

– Ну что-то ты про них знаешь такое, из-за чего они хотели с тобой разделаться? Ну были в твоей конторе, ладно. Но этого мало. Должно быть что-то еще. Что?

– Я не знаю. Не приходит в голову.

– Должно прийти. Может, о чем ты сейчас не помнишь, что показалось тебе неважным, но важно для них. Что?

– Да ничего. И быть не может.

– Должно быть. Должно.

Он встал и начал расхаживать по палате. Кровать содрогалась под тяжестью его шагов.

– Заруби себе на носу, Хафф. У нас осталось еще несколько дней. Постарайся вспомнить. – Он закурил сигарету и продолжал долбить свое: – Да, вся прелесть в том, что у нас еще несколько дней. Ты сможешь появиться в суде только через неделю, самое раннее. Это нам на руку. Немного поможет полиция, постращают их там, поработают резиновым шлангом или чем-нибудь в этом роде, и рано или поздно парочка расколется. И в первую очередь девчонка. Это уж как пить дать. И поверь мне, это все, что нам надо. Тебе, конечно, пришлось худо. Зато теперь, когда они в наших руках, мы их прижмем к стенке. Это выход. А пока уточним кое-какие подробности. С божьей помощью до вечера управимся.

Я закрыл глаза. Передо мной неотступно стояла Лола, вокруг – фараоны, которые, может быть, даже избивают ее, чтобы заставить расколоться, признаться в том, чего она не знает, о чем имеет понятия не больше, чем какой-нибудь лунный житель. Лицо ее прыгало перед моими глазами, и вдруг что-то ударило ее по лицу, и изо рта полилась кровь.

– Кейес.

– Да?

– Действительно было. Ты можешь этим воспользоваться.

– Слушаю, мой мальчик, слушаю тебя внимательно.

– Я убил Недлингера.

Он сидел, тупо уставившись на меня. Я рассказал ему все, абсолютно все, даже про Лолу. Странно, но это заняло лишь минут десять. Потом он поднялся. Я ухватил его за рукав.

– Кейес.

– Мне надо идти, Хафф.

– Ты только проследи, чтобы они ее не били.

– Мне надо идти. Зайду потом, попозже.

– Кейес, если ты позволишь им бить ее, я убью тебя. Теперь ты все знаешь. Я рассказал тебе, рассказал только по одной причине. Только по одной. Чтобы они ее не били. Ты должен мне обещать. Ты мой должник, Кейес.

Он стряхнул мою руку и вышел.

Выкладывая ему все, я надеялся, в душе моей наступит наконец мир и покой. Очень у меня накипело. Я ложился с этим спать, видел это во сне, дышал этим.

Я не находил себе покоя. Единственное, о чем я в состоянии был думать, – это о Лоле, вернее, о том, что она теперь все узнает и поймет, кто я такой.

Около трех пришел санитар и принес дневной выпуск газеты. О моем признании Кейесу не было ни строчки. Однако они успели покопаться в своих досье и писали о смерти первой миссис Недлингер, о смерти самого Недлингера и о том, что меня ранили. Какая-то женщина, не то писательница, не то журналистка, умудрилась проникнуть к Филлис в дом и переговорить с ней. Это она назвала его «Домом смерти» и написала о кроваво-красных шторах. Увидев весь этот бред на газетных страницах, я понял, что птичке петь недолго. Раз уж даже тупая журналистка заметила все эти странности.