Халлгримур Хельгасон - Советы по домоводству для наемного убийцы

Проверяю пульс. На нуле.

Только сейчас — во жуть-то — до меня доходит, что мой клиент № 67 — священник. Его шею обрамляет белый пасторский воротничок. Черная рубашка, черный пиджак, черное пальто. Белая кожа. Я обыскиваю его карманы в поисках билета, паспорта и бумажника — эврика! Токсичный Игорь стал преподобным Дэвидом Френдли. Родился в Вене, штат Вирджиния, 8 ноября 1965 года. О’кей. Я не возражаю. Американцем я еще ни разу не был. Куда он летит? На билете значится Рейкьявик . Вроде как Европа. Не без труда стаскиваю с толстяка пальто и пиджак, потом начинаю расстегивать рубашку. Лысина у меня опять в испарине, и дышу, как паровоз. Услышав, как кто-то вошел в туалет, я замираю и стараюсь не пыхтеть громче, чем журчит его струя. За грохотом сливного бачка следует ровный гул электросушилки.

Как только дорога расчищается, я выхожу из-под сени джейэфкейских [6] JFK — аэропорт имени Джона Ф. Кеннеди. струй — возродившийся в вере христианин с накрахмаленным нимбом вокруг шеи и новой миссией: гейт № 2.

Охренеть. Я лечу над северной Атлантикой со скоростью звука, и при этом душа усопшего меня нагнала. Я ужом верчусь в тесном кресле у иллюминатора в окружении сплошных блондинок и вкрадчивых мужчин. Боль в ногах адская. Не иначе как у мистера Френдли есть в раю высокие покровители: целый сонм ангелов тычет в меня своими острыми ноготками и душит пастырским воротничком.

Святой отец — что может быть хуже?

Однажды во время войны мне приказали охранять церковь в деревеньке неподалеку от Книна. Сербы хранили там снаряды, перед тем как мы установили контроль над этим районом. Туманным воскресным утром словно из-под земли вырос мудаковатый деревенский священник, пожелавший провести там мессу. Я сказал «нет». В церковь вход всем заказан. Это был старик с седой бородой и седыми волосами в ушах. Он больше смахивал на монаха, чем на священника. На лице печать безмятежной усталости. Смотреть в его глаза было все равно что заглянуть в загробный мир: два мертвых озера в вечнозеленом лесу. Казалось, он уже не жилец и все ему до фени. Как если бы его жену и дочек изнасиловали у него на глазах, а затем порезали на куски или что-то в этом роде. Не говоря ни слова, он направился мимо меня к дверям. Я рванул к нему и закричал на чистом хорватском, что вход в церковь для всех закрыт.

— ДЛЯ ВСЕХ, МАТЬ ТВОЮ ТАК! — проорал я в его волосатое ухо.

Он на секунду прикрыл веки, затем шагнул к двери. Я попробовал оттолкнуть его винтовкой, но у меня не очень вышло. Не хотелось мочить старика, без пяти минут Духа человеческого, если не хуже. В чистейшей тишине воскресного утра он достал здоровенный ключ и отпер деревянную дверь. За четыре года войны я застрелил больше людей, чем у меня предков в роду, но сейчас я дрожал, как те самокрутки, что мне предстояло вскоре выкурить. Что за черт? Меня сделал восьмидесятилетний безоружный монах! Как такое могло случиться? И когда он вошел в церковь, я окончательно потерял голову и выстрелил ему в спину. Он рухнул на пол с раскинутыми руками, зеркальное отражение парня, висящего в этой позе на противоположной стене.

Я закрыл дверь и, привалившись к ней спиной, осел на землю. У меня могли бы потечь слезы, но война их давно осушила. Поэтому я просто сидел с окаменевшим лицом и костерил все подряд: мою страну, его страну, нашу страну и эту блядскую войну. Я выкурил сигарет двадцать. Мое воскресенье в преисподней. Хоть я и убил святого человека, моя реакция на это удивила меня самого до крайности. Мне и раньше приходилось убивать стариков, однажды вроде даже женщину, но при этом я никогда не страдал от морального похмелья. А тут на мои плечи легли тонны груза — кажется, сама эта церковь. Я чувствовал, как у меня режутся рога, а сзади отрастает хвост, мешая мне нормально сидеть.

А потом у меня поехала крыша. Мне стало мерещиться, будто звук от моего выстрела разрастается в пустой деревенской церкви, заполняет ее всю и поднимается до самой звонницы. Я даже услышал, как бронзовый колокол резонирует от гнева. И мою черепушку тоже распирал тяжелый чугунный гуд. Ничего не соображая, я принялся палить по этому чертову колоколу, как какой-нибудь псих по разбегающимся курам в плохом вестерне. А тот стонал в тумане, точно рожающая баба.

После того как я всадил в колокол полтора десятка патронов, раздалась совсем другая стрельба. Я тут же распластался в мокрой траве. Пули свистели над головой так, словно все черти разом открыли пальбу. Через мгновение повылетали стекла, а затем сама церковь взлетела на воздух в столбе желтого пламени. По спине забарабанили падающие осколки, как будто массажист прошелся по ней железными пальцами, какой-то обломок шандарахнул по моей каске. Я почти потерял сознание.