Анатолий Борзов - Anenerbe [СИ]

Лежали они в наспех выкопанной канавке — он и еще один боец — пулеметчик. Место безопасное, хорошее — кто попрет против пулемета? Лежали уже давно, слушая, как где-то за косогором вспыхивает яростная стрельба. Он уже давно научился определять по звуку, когда стреляли наши, а когда чужие. У войны свой язык, и чем ты быстрей его освоишь, тем больше шансов, что тебе повезет. Он смотрел, вглядываясь в скучный пейзаж, и ничего не видел. В полумраке, а в лесу почти всегда стоял полумрак, елки и сосны рисовались каким-то враждебным фоном, из-за которого в любой момент мог появиться враг. Однако врага не было, поэтому он немного нервничал — кусал нижнюю губу. Пулеметчик тоже молчал и тоже вглядывался.

Досадная оплошность, когда он явно перестарался. Подняться по карьерной лестнице всегда можно только одним путем — неукоснительным выполнением своих обязанностей. Ефим только этим и занимался — не задумываясь, выполнял все приказы, незаметно для себя превратившись в холодного и чужого человека. В редкие минуты отдыха он смотрел на себя в зеркало и не узнавал. Кто-то другой, отдаленно на него похожий, встречал брошенный взгляд и глаза в сторону не отводил. Так надо, молча говорил этот другой, потерпи, еще немного, еще чуток.

Его ценили, уважали и… боялись. Боялись не только враги, но и товарищи — он чувствовал этот страх и гордился собой. Вопрос уже не вставал, все поворачивали головы в его сторону, и Ефим молча кивал. Хорошо, говорил Ефим, и шел на склад — получить спирт и боеприпасы. Иногда он там и пил — со старым дедом, неизвестно каким образом, оказавшимся на сытой должности. Дед его не боялся, он вообще ничего не боялся, наверно, дед убил еще больше. Вместо лица у деда была маска, и только после третьей кружки начинали проглядываться глаза. Говорили о всякой ерунде — какие сапоги лучше, чем их смазывать, почему махорка пахнет тараканами, и как с ними бороться. Находиться посторонним на складе категорически запрещалось, что не мешало Ефиму чувствовать себя как дома именно здесь. Тепло и даже уютно, чужой не зайдет и можно поговорить по душам.

— Чего с рукой? — спрашивал Ефим и морщился — первая всегда шла плохо.

— Сохнет, — говорил дед и наливал следующую.

— Старость? — уточнял Ефим и пил вторую.

— Устала рука-то, — объяснял старик, — это вы, молодые… а мы… я же этой рукой кого-то только не положил. Германца рубал? Рубал. И поляка с чехом, и литовца, а уж потом своих, в смысле белых, сколько я их положил! Летишь и чувствуешь, как за тобой смерть летит — не поспевает. Не угнаться ей. Глаза слезятся, в ушах ветер, а ты ее к седлу прижал, и сам прижался — ждешь. И нет тебя — одно только сладостное предчувствие — вот сейчас, еще секунду, а потом пошло! Налево, направо — вжик, вжик, вжик!

— А кого прижал?

— Как кого — саблю! У меня особый прием был, я ее вот так пускал — и старик показ как. Намашешься — руки не поднять. Карандаш взять не можешь — не получается. Падает у тебя из руки карандаш, саблю он привык держать. Ох, скажу, и рубились мы! Какой там наган! И глазом моргнуть не успеешь, а нынче?

Дед плевался, Ефим скалил зубы и гоготал — смеяться он не умел.

— Техника, — объяснял Сидорчук старику — есть прогресс, и чтобы убить человека и вовсе незачем руками махать. Пальчиком аккуратно нажал, а тот огрызнулся, плюнул огнем и дело сделано. А пулемет? А если их два? А если их соединить вместе? Это же какая сила!

— А-а-а-а, — махал рукой старик, — пуля-дура. Слышал, наверно… пальчиком, говоришь? Револьвер твой — игрушка глупая, души в ней нет, а вот сабля… сабля это сабля! Понимаешь? Твое продолжение. Вот ты выстрелил и все. А саблей можно красиво и слегка, а можно так, чтобы надвое, чтобы до самой жопы! А ты — наган… Сабля тебя никогда не подведет, а револьвер — дурак, заартачится или вообще того, не туда выстрелит. Что тогда делать будешь?

— Из другого выстрелю, — гоготал Ефим.

— Ну, ну, я посмотрю, как ты из другого выстрелишь, когда каждая секунда дорога.

— Не переживай, выстрелю… не в первый раз, справимся.

Забавный старикан, смешной, где он сейчас, — вспоминал Ефим, вглядываясь в темные заросли.

И все же он перестарался — переусердствовал. А как иначе объяснить новое назначение? На сборы — вечер, выпить с товарищами и то не успел. Сунули мандат и предписание — сам доберешься. Даже машины не дали, начальник проводил, словно перекрестился — сунул руку и привет. Говнюк!

Ефим улыбнулся. А он меня тоже боялся. Как же он прежде не сообразил! Его — Ефима Пафнутьевича — боялся начальник! Ну разве не смешно? И отправил — с глаз долой, от греха подальше, чтобы чего не вышло. А спрашивается, чего?