Анатолий Борзов - Anenerbe [СИ]

Виталий Борисович удивился — прежде он был далек от каких-либо рассуждений, касающихся нравственных убеждений. Мир он воспринимал и руководствовался простыми и доступными понятиями — хорошо или плохо. Он не задумывался, что именно хорошо, а что плохо. Он это знал и чувствовал, как ребенок чувствует свою мать. А странный и совсем нехарактерный для него анализ закончился, как только кончился длинный и противный забор — он вышел туда, где жили люди. Не призраки в каменных трущобах, а обычные, вполне реальные люди. Они шагали, обходя лужи, держа в руках сумки, — правда, не улыбались. Улыбаться без причины на Руси не принято.

Пастушный Владимир Николаевич никогда не мечтал стать общественной фигурой — он вообще никогда ни о чем не мечтал. Володя — именно так его звали большую часть жизнь — перебивался мелкими заработками и особенных пристрастий не имел. Жил скромно, одевался скучно, говорил невыразительно, но любил читать газеты. Читал все подряд, благо работал приемщиком на предприятии, которое собирало у населения макулатуру. Контингент клиентов — соответствующий: подростки, личности опустившиеся и подозрительные, пенсионеры, безработные — он их всех разделил на группы и вел себя в соответствии с установленной классификацией, хотя никому и никогда не грубил. И если прежде газеты вызывали откровенную тоску и уныние, то с некоторых пор картина изменилась.

За какой-то с небольшим год Володя прочитал и узнал столько интересного, что не заметил, как расширился его кругозор. Темы, которой он бы не владел, не существовало! И в редкие моменты беседы — а говорить, к сожалению, было почти не с кем, он поражал своей эрудицией и знаниями. Помогала память — она заботливо складывала в свой архив информацию и при случае любезно раскрывала двери — Володю несло. К нему стали прислушиваться, задавать вопросы и интересоваться его мнением. Спрашивали, вроде, люди случайные, а порой и вовсе незнакомые, однако данный факт нисколько не огорчал. Володя познавал искусство оратора, чувствуя, как меняется на глазах, и продолжал читать дальше с еще большим энтузиазмом и каким-то вдохновением. Школьное образование — познать алфавит и выучить таблицу умножения. Для многих на этой ступени оно и заканчивается, все остальное — сидение за столом в ожидании звонка. Однако знание алфавита и умение складывать буквы в слова принесло благо, о котором Пастушный и мечтать не мог. Первое публичное выступление, когда его слушали не двое случайно оказавшихся поблизости людей, а целая толпа. Они не только внимательно слушали — они аплодировали! Прерывали, казалось, в самых обыденных местах и хлопали! А потом к нему подошли и предложили работу — больно проникновенно и, главное, по делу говорил выступающий. Прежняя зарплата не позволяла особенно разгуляться, но всегда тепло, крыша над головой и не дует — сквозняков Володя смертельно боялся.

— Вы будете и руководителем и исполнителем в одном лице. Работы предстоит много — больше, чем вы думаете. Зарплата — сколько заработаете. А сколько можно заработать на мервецах? Конечно, от подобного вопроса Володя удержался, но подумал.

— Будет вам оклад, а премиальные — уже ваша забота. Не волнуйтесь, вас мы поддержим, выделим помещение, согласны?

Первое предложение, когда обращаются к вам… не вы доказываете, просите, унижаетесь, а просят вас! Вероятно, именно этим можно объяснить тот факт, что Володя согласился.

Как извилисты пути наши, Творче! Что припас ты для каждого из нас? Сколько спусков и подъемов предстоит преодолеть?

Именно так приветствовал себя Володя, поднимаясь в небольшую комнатушку деревянного здания, мимо которого он иногда проходил.

Пастушному предстояло искать мертвецов — неизвестных мужчин и женщин, о которых вдруг вспомнили потомки. Вспомнили и обратились к обществу — бесформенной массе, что колыхается, словно ладья в бурных волнах истории. Общество поддержало — отрыгнулось газетными статейками о сотнях и тысячах репрессированных, загубленных, расстрелянных и где-то похороненных. Где — неизвестно, страна у нас огромная, может, тут, а может, там — искать надо.

Володя сидел за пустым столом, смотрел в потолок и не представлял, с чего начать. Одно дело выступить на митинге, обличить палачей и убийц, вступиться за их жертвы — тем более что ни тех, ни других видно не было. Они остались в прошлом, поэтому ни согласия, ни осуждения Пастушный не услышал и услышать не мог. Захотелось обратно в теплый и уютный подвал — там хоть кто-то заходил, а тут никого — какие-то списки мертвых душ — покорные и равнодушные.