Анатолий Борзов - Anenerbe [СИ]

Жизнь каждого из нас — сложный и не всегда понятный маршрут, с извилистыми поворотами, спусками и подъемами. Однако для Александра Николаевича это была скорей все же дорога, местами грунтовка, но большей частью ровная и асфальтированная. Какой асфальт в России — знают все, привыкли, поэтому и Кузнецов считал, что прошагал он по жизни вполне достойно и без каких-либо усилий. Тут же напрашивается вопрос — а как ему это удалось? Родителей, кто часто является опорой для своих отпрысков на многие годы, у Саши не было. Мать-то и отец были — кто-то же должен был принять непосредственное участие, чтобы состоялся его выход в свет. Но какие это родители, если бедняге пришлось не только самостоятельно шагать, но и учиться вставать на ноги в буквальном смысле слова. Когда именно Александр Николаевич постиг альфу и омегу бытия, когда проник в тайну успешной борьбы с человечеством, не столь важно. Важно, что он самостоятельно открыл для себя закон, вывел его без уравнений и математических формул. В высшей степени похвально для того, чей забег по жизни начинался далеко не в равных условиях. Однако к чему столь пристальное внимание к персонажу, который и проявить себя должным образом не успел? Вероятно, на то имеются веские причины, а торопить события не в наших правилах.

Очередной будний день, каких у каждого найдется предостаточно, начался вполне буднично — с обыкновенного завтрака. Хотя и здесь скрыт глубокий смысл, некая интрига. Что может быть необычного в чашке кофе, бутерброде или овсяной каше? Может. Потому что на завтрак Александр Николаевич предпочитал хорошую тарелку наваристого и сытого борща, приготовленного по всем правилам кулинарного искусства накануне вечером. А кашу — перловую или овсяную — Кузнецов ел как раз перед сном, но не менее чем за четыре часа — железное правило, которое он старался не нарушать. Завтракал Александр Николаевич следующим образом: доставал из шкафчика свою любимую тарелку, отрезал два кусочка ржаного хлеба, баночку сметаны и… медитировал. Отсылал в космос отрицательные заряды и принимал положительные. Затем подводил краткий итог прожитым дням, намечал ближайшие перспективы и пути их реализации. Борщ на плите к этому времени уже подавал признаки и сигнализировал, что уже готов. Однако Кузнецов не спешил — он никогда не спешил, ни в детстве, ни в юности. И тем более сейчас, когда спешить в общем-то уже некуда, если не на тот свет.

Борщ горячий, но не в такой степени, чтобы дуть на ложку. Александр Николаевич поглощал его также не спеша, с определенным уважением. Да, да, с уважением к борщу! Никакой оговорки. Иногда он позволял себе представить, как выросла картошка, которую он медленно пережевывал, прежде, чем отправить дальше по значению. Кусочек мяса рисовался этаким задорным и смешным теленком, несмышленым увальнем, который не представляет своей дальнейшей судьбы, от чего и смотрится забавным вдвойне. Зеленый укропчик — Александр Николаевич вспоминал, как он его поливал из шланга. А мимо шагает сосед по даче и его приветствует — машет рукой и улыбается от всей души. И Александр Николаевич улыбается — чего-чего, а улыбаться Кузнецов умел великолепно. Улыбался не только рот, глаза уши, брови — улыбалось все! А если посмотреть на него в данный момент со спины, то и спина улыбалась! Чрезвычайно приятный человек, возможно, поэтому к нему и тянулись люди. Наливал Александр Николаевич борща не много и не мало, ровно столько, как требовало настроение. Так и говорит настроение: сегодня вполне достаточно, и он не спорит, хотя аппетит прекрасный и может позволить себе куда больше.

Завтракал Александр Николаевич, как правило, в одиночестве, вставал слишком рано и вновь по уже указанной причине — чтобы не спешить. По выходным накрывал на стол и звал членов семьи — будил супругу Зою и сына Павлика. Наливал всем по миске борща и улыбался.

Трудно сказать, какой образ рисуется в вашем воображении, хотя художественные средства порой бессильны передать истинную картину, которую представлял собой Кузнецов во время завтрака, потому что после утренней процедуры принятия пищи, он преображался. Возможно, причиной тому был костюм, а может быть, галстук, а возможно, и галстук и костюм. Костюмов у Александра Николаевича было два, хотя на самом деле — четыре. Третий, как и четвертый костюм, производные уже указанных двух костюмов. Небольшая игра фантазии, когда можно облачиться в разные брюки и разные пиджаки. Удивительное по своей простоте решение, приносящее не только удовлетворение, но и изрядную экономию денежных средств.