Иван Миронов - Плохая шутка

Одноглазый букинист вновь исчез и через несколько минут появился с точно таким же стулом, на котором сидел Погодин, поставил его напротив гостей и присел.

– Прошу меня извинить, ноги в последнее время побаливают. Что ж, старость – болезнь неизлечимая, как писал Сенека.

Он протянул руку к Виктору.

– Дай, Вить, сигаретку.

Рука Алексея Петровича дрожала. Погодин удивленно приподнял бровь.

– А чему ты удивляешься, старый пердун? Не каждый день узнаешь о существовании Бога. Я прочитал сотни, тысячи книг о Нем. Все, кому не лень, с уверенностью говорят о том, что из себя представляет Господь. Как будто они знают. Но единственное, что я вывел для себя – это то, что Бога нет. Библия, Коран, Тора – я считал все это инструкциями для скудных умом. И тут приходите вы, и все мое мировоззрение летит в тартарары.

Букинист несколько раз щелкнул пальцами, показывая свое нетерпение.

Что-то в речи Алексея Петровича показалось Виктору неправильным. Фальшивым. Погодин протянул зажигалку и провернул колесико. Маленький огонек весело затрепетал над большим пальцем. Букинист прикурил от зажигалки и тут же закашлялся.

Виктор положил ладонь на плечо друга.

– Полегче, Леш, к этой гадости нужно еще привыкнуть.

Алексей Петрович слабо улыбнулся.

– Это точно. Помнишь, как ты постоянно стремился приобщить меня к этому гадкому времяпрепровождению?

Виктор кивнул. Его друг, похоже, приходил в себя, что несказанно его обрадовало: видеть всегда уравновешенного букиниста растерянным и испуганным было непривычно, неприятно.

– Конечно, помню. А ты, маменькин сынок, сопротивлялся!

Старик не убирал руку с плеча Алексея Петровича.

– Моя мама уже давно крутит самокрутки рядом с Богом, который, оказывается, есть. Ты собираешься меня называть маменькиным сынком до скончания века, древний ты мамонт?

Виктор улыбнулся. На некоторое время он забыл о себе, стараясь привести старого друга в чувство.

– Нет, всего лишь до ста двадцати лет…

Раздался наигранный кашель. Виктор и Алексей Петрович синхронно повернулись в сторону Ланы. Лицо девушки все еще оставалось бледным, но уверенность в глазах и крепко сжатые губы говорили о том, что хрупкая на вид девчонка уже готова действовать. Виктор снова мысленно порадовался, что его неожиданная напарница – крепкий орешек.

– Я не хочу прерывать вашу милую перебранку, но у нас есть несколько дел, которые нужно сделать. И хотя проблемы эти – мои и Дениса, но, думаю, вы не откажете в помощи даме?

Звонок разбудил Дениса около восьми. С трудом открыв глаза, он непонимающе огляделся. Некоторое время он не мог сообразить, где находится и какой сейчас день. В голове мелькали рваные всполохи воспоминаний и образов: рыжеволосая девочка с задорной улыбкой, симпатичная девушка с короткой, мальчишеской, прической, полумертвый человек на детской площадке.

И слова: «Пришло время идти на суд».

Вот теперь все встало на свои места. Он вспомнил вчерашний разговор под дождем. Вспомнил, как сначала шел, а потом бежал, от этой проклятой площадки, как сидел в углу вагона метро, судорожно перечисляя названия оставшихся станций. Вспомнил парня лет пятнадцати с вытянутым лицом и пустыми глазами, который стоял в переходе подземки и монотонным голосом просил милостыню, а при виде Дениса заорал и побежал, забыв пакет с мелочью у стены. Вспомнил, как не мог дрожащими руками открыть дверь в квартиру, как упал в кровать, не раздевшись, в насквозь сырой одежде.

Пока он копошился, пытаясь достать мобильник из джинсов, звонки прекратились. Денис несколько секунд тупо пялился на надпись: «У вас 1 пропущ. вызов». Когда подсветка экрана погасла, он, наконец, разблокировал телефон и увидел, что звонила Лана.

– Что же в такую рань… – попытался произнести он, но тут же зашелся кашлем, от которого, казалось, горло разодрало в клочья. Когда приступ прошел, Денис поднялся с постели и приблизился к зеркалу.

– Твою мать! – прошептал он. Опухшее лицо горело. Провалившиеся глаза болезненно блестели. Разводы грязи, начинаясь у подбородка, уходили по шее вниз, к груди.

Градусника в квартире Денис не имел, да тот и не требовался. То, что у него высокая температура, ему сообщил двойник в зеркале. Вспомнилось недавно пересмотренное «Противостояние» Кинга.

– Сейчас покашляю три раза и сдохну в соплях и мокроте, – проговорил он и поморщился от боли в горле.

А мысленно, боясь произнести вслух, добавил: