Иван Миронов - Замурованные. Хроники Кремлёвского централа

Если утро затянулось до обеда, то день безнадежно пропал.

11 декабря шестого года, в полпервого дня я сидел на кухне на улице Дмитрия Ульянова, обретаясь в тяжелом настроении от позднего подъема, раздраженно посматривая на часы, светящиеся на электронном табло плиты. Черный циферблат размеренно выплевывал ядовито-красные числа, безвозвратно съедавшие понедельник.

— Какие планы? — Наташка разлила источающий ароматную горечь кофе в изысканный фарфор.

— В институт надо отскочить. Передать завкафу окончательный вариант диссертации и обратно. За пару часов уложусь.

— Когда защищаться планируешь?

— По весне защититься, по осени жениться.

— Хе-хе. — Наташка, сверкнув тонкими запястьями, распечатала пачку «Вог». — И все это будучи в федеральном розыске?

— Чушь. Какой розыск?! Ты же дело видела! Перед законом я чист, да и офицеров не сегодня-завтра оправдают. Вначале хотели жути поднагнать, на показания давануть…

— Ты это моему отцу объясни… — глаза девушки подернулись хронической грустью.

— Да, душный у тебя батька. Тяжело с вами — хохлами. Мутные, как самогон, зато беленькие, как сало…

— Вань, прекращай. — Наташа обидчиво дернула бровями, резко вдавив сигарету в пепельницу.

Я подошел к окну, с одиннадцатого этажа отыскал грязным пятном сливающуюся с асфальтом свою машину, припаркованную на стоянке, занимавшей почти всю территорию двора-колодца.

«Надо бы помыть», — мелькнула обрывочная мысль в до конца непроснувшемся сознании.

— Купи что-нибудь на ужин, — вклинилась в мои планы Наташа.

— Хорошо, — нехотя отозвался я.

— Кстати, как будем Новый год встречать? — Этот вопрос за два дня звучал уже раз пятый.

— Как скажешь, Наташенька, — попробовал отмахнуться, но безуспешно.

— Давай что-нибудь придумаем. Времени-то мало осталось.

— Времени валом. Еще почти три недели, — я напряженно выдумывал, как соскочить с назойливой темы. — Кстати, я же вчера ухи наварил. Будешь?

Накануне, в воскресенье, я накупил на рынке рыбной всячины, заполночь провозившись с ушицей. Все честь по чести, с процеживанием бульона и обязательной рюмкой водки, щедро опрокинутой в кастрюлю. Ночью, сняв пробу, я оставил блюдо на завтра в предвкушении чревоугодных радостей.

— Собрался ее сейчас есть? — искренне удивилась Наташа.

— А когда?

— Ну, как вернешься.

— Буду сейчас.

Наташка, недовольно фыркнув, ушла из кухни.

Уха действительно получилась настоящей. Бульон переливался блестящей перламутровой мозаикой, разряженной малахитовыми искорками укропа. А вкус! До сих пор мне кажется, что я больше не ел ничего вкуснее той ухи.

Разобравшись с трапезой, оделся, взял телефоны, бумаги, сунул в карман травмат, проверил документы на машину.

— Наташ, пока, — я щелкнул дверной задвижкой.

— Пока, — девушка дежурно мазнула помадой по моей щеке. — Не забудь про магазин. Ну, и про Новый год.

— Не занудствуй, — бросил я в закрывающуюся за мной дверь.

Пересчитав этажи, лифт без остановок приземлился на первом. Поздоровавшись с консъержкой, толкнул промежуточную дверь.

— Вы из 55-ой? — окликнула консъержка, высунувшись из своей будки.

— Да, — я отпустил дверь.

— Я извиняюсь, — продолжила женщина. — У вас там небольшой долг за вахту.

— На обратном пути рассчитаюсь.

— Да, да. Конечно, — протараторила консъержка, исчезнув за решеткой.

Снова толкнул дверь, оказавшись перед второй — тяжелой, железной, на магнитном коде. Нажал кнопку, калитка запищала, выпустив меня на волю.

В пяти метрах, наискосок от подъезда стояла незнакомая красная «тойота». Почему-то она сразу бросилась в глаза: старая, тонированная, просевшая под тяжестью пассажиров.

— Все! Приплыли! — пронеслось в голове.

Сделал шаг назад. Дверь, медленно закрывавшаяся за мной на доводчиках, еще спасительно пищала, но в то же мгновение звук потух, металл лязгнул о металл. Движение началось. Из машины высыпались хмурые мужчины. Они бежали слева и справа, копошась в подмышках, отстегивая табельное.

— Стоять, сука! Руки в гору! На землю! — загудело в ушах.

В глазах запестрели вороненая сталь, порезанные фурункуловые жирные рожи, запаршивленные щетиной. Дальше пленочка в голове стала крутиться медленнее, обволакиваясь багровой дымкой. Голоса стали звучать то приглушенно до нежного шепота, то резко до боли в висках.