Дуглас Престон - Обсидиановая комната

– Все те годы, – начал Диоген, как будто прочитал ее мысли, – что ты провела под опекой моего двоюродного прадеда Ленга, – все это было напрасно? Как горько осознавать, что такой могучий интеллект, такие глубокие знания тихо уйдут в небытие.

Он подождал, внимательно глядя на нее, словно побуждая ее заговорить. Но Констанс хранила молчание.

Наконец Диоген вздохнул:

– Мне очень жаль. Я хочу, чтобы ты знала: я уже многим рискнул ради тебя. Я бы никогда не стал принуждать тебя делать выбор. Когда курс лечения завершится и ты сочтешь, что несчастна со мной на Идиллии, я не стану удерживать тебя. Я верю, я знаю: нас ждет там прекрасная и счастливая жизнь. Но если ты не можешь простить мне мои прошлые грехи, если ненависть не отпускает тебя, если ты не веришь, что такая любовь, как моя, способна изменить человека… мне остается только смириться с этим.

И он отвернулся от нее.

Когда он произнес последние слова, на Констанс снизошло удивительное прозрение – то прозрение, которое потихоньку пробивалось наверх во время его монолога. Диоген обошелся с ней омерзительно. Она ненавидела его с нечеловеческой яростью. Но правдой было и то, что (ее пробрала дрожь от запретной природы этой мысли) здесь перед ней находится Пендергаст, которого она может заполучить; Пендергаст, который, вероятно, ближе к ней по духу, чем когда-либо мог бы стать его брат. Если Диоген и в самом деле изменился.

Он натягивал перчатки. Констанс кинула взгляд на стилет, оставленный Диогеном на клавесине. Оружие продолжало лежать там. Чтобы схватить его и вонзить Диогену между лопаток, нужны какие-то секунды. Он, несомненно, знал об этом.

– Мне… – начала она и запнулась. Как у нее язык поворачивается говорить это? Но она все же произнесла: – Мне нужно время.

Диоген быстро повернулся, и его лицо осветилось такой искренней надеждой, какую просто невозможно подделать.

– Конечно, – сказал он. – Теперь я тебя покину. Ты, наверное, очень устала. – И он потянулся к ее руке.

Констанс медленно, словно нехотя протянула ему руку.

Он схватил ее, повернул медленным, ласкающим движением и запечатлел на ладони поцелуй. Уже поднимая голову, он на мимолетное мгновение задержал губами кончик ее пальца. Это было словно электрический удар по всему телу.

Потом он исчез с улыбкой и коротким поклоном.

На задней улочке одного из самых убогих деловых кварталов на окраине Виндхука, в предместье Катутура, чье название переводится как «место, где люди не хотят жить», стоял трехэтажный жилой дом, втиснутый между радиостанцией и швейной фабрикой. Здание было захудалым и обветшалым, штукатурка на фасаде потрескалась и местами обвалилась, маленькие покосившиеся балконы покрылись ржавчиной. Каждый этаж был выкрашен в свой цвет – бирюзовый, желтый, серый, что вместе с не похожими одно на другое окнами и неряшливо проработанными архитектурными деталями придавало зданию странный, вызывающий тревогу внешний вид. Шел третий час дня, и все окна были распахнуты в тщетной надежде на освежающий ветерок.

Лазрус Керонда сидел у окна в почти пустой двухкомнатной квартире на втором этаже. Он сидел, отодвинувшись от окна, расположившись так, чтобы видеть, что происходит на шумной улице внизу, и в то же время оставаться невидимым. Ресторан на первом этаже специализировался на блюдах из гусениц мопане, тушенных в соусе из томатов, жареного лука, имбиря и зеленого перца чили или обжаренных до хруста. От едкого дыма, поднимающегося из ресторана, у Керонды слезились глаза. Но он не отрывал взгляда от окна.

Он потянулся к бутылке светлого пива «Тафель», взял ее, почти не сжимая пальцы, чтобы не было больно поврежденной руке, и сделал большой глоток. Свежий, горьковатый вкус пива помогал ему немного. Возможно, он проявляет излишнюю осторожность. Но уж лучше не рисковать. Еще два или три дня, и тогда можно будет без опаски уехать из города. У него в Иоганнесбурге был сводный брат; он сможет залечь там на пару месяцев – у брата и его семьи. А с полученной наличностью у него хватит средств, чтобы открыть новое дело. Его фирма была в долгах, и он ничего не терял, кроме…

Неожиданно раздался тихий звук – скрипнул пол у него за спиной, – и он резко развернулся.

– Вы! – выдохнул он.

Бутылка пива выпала из его руки и покатилась по полу, роняя янтарную пену.

– Я, – ответил тихий голос.

Из тени вышла молодая женщина. Лет двадцати пяти, голубоглазая, со светлыми волосами и высокими скулами. На ней были черные брюки в обтяжку и джинсовая рубашка, полы которой были завязаны узлом на плоском мускулистом животе, открывая пупок, украшенный пирсингом с бриллиантовым колечком. Несмотря на жару, на руках у нее были латексные перчатки.