Дуглас Престон - Обсидиановая комната

Она внезапно взглянула в глаза Пендергасту:

– Понимаешь, мы две стороны одной монеты, ты и я. Ты отчасти виноват в том, что Диоген стал чудовищем. А теперь я уничтожила хорошего человека, которым он с таким трудом пытался стать.

– Ты и в самом деле веришь, что он говорил тебе правду? – осторожно спросил Пендергаст. – Что любит тебя? Что его нездоровая и злая часть осталась в прошлом?

Констанс глубоко вздохнула:

– Он оставил свою нездоровую и злую часть в прошлом, насколько то было в его силах. Не думаю, что он когда-нибудь сможет избавиться от прошлого окончательно. Но да, он меня любил. Он вылечил меня, он спас мою жизнь. Он сделал бы это независимо от того, согласилась бы я остаться на Идиллии или нет. Те дни, что мы провели вместе… он не мог бы говорить то, что говорил, и делать то, что делал, если бы не был без ума в меня влюблен.

– Я понимаю. – Пендергаст помедлил. – И прости мою тупость… что именно вы делали?

Констанс замерла в кресле. Несколько секунд она молчала. А когда заговорила, голос ее зазвучал очень тихо:

– Алоизий, я надеюсь, ты поймешь, если я попрошу тебя клятвенно пообещать мне никогда больше не задавать этого вопроса.

– Конечно; пожалуйста, прости меня за неделикатность. Меньше всего я хотел быть назойливым или каким-либо образом обидеть тебя.

– Тогда забыли об этом.

Но они не забыли. Констанс, казалось, стала еще более беспокойной, более взволнованной. Она снова вернулась к созерцанию огня, и разговор стих. А спустя несколько минут она опять посмотрела на Пендергаста:

– Диоген сказал мне кое-что незадолго до твоего появления.

– Да?

– Он сказал, что мой сын, то есть наш сын, его и мой, должен стать кем-то бо́льшим, чем девятнадцатый ринпоче, почитаемая фигура в далеком и тайном монастыре. Он ведь еще и мальчик, а мальчику нужны родители, а не только последователи, которые будут преклоняться перед ним.

– Ты уже бывала там, – сказал Пендергаст.

– Да. И знаешь что? Монахи даже не назвали мне его имени, данного при посвящении. Они сказали, что это тайна, которая должна быть известна только инициируемому и никогда не произносится вслух. – Она покачала головой. – Он мой сын, я его люблю… но я даже не знаю его имени.

Ее дыхание стало учащенным.

– Я приняла решение. Я останусь с ним.

– Еще один визит?

– Я буду жить с ним. В монастыре.

Пендергаст медленно отложил книгу:

– То есть покинешь Риверсайд-драйв.

– А почему нет?

– Потому что… – Пендергаст был растерян. – Потому что у нас есть…

Констанс резко встала:

– Что именно у нас есть, Алоизий?

– Ты мне небезразлична, глубоко небезразлична.

– И ты мне… я тебя люблю. Но ты ясно дал мне понять той ночью в «Капитане Гуле», что не отвечаешь мне любовью.

Пендергаст тоже начал вставать, но потом сел. Он провел рукой по лбу и почувствовал, что пальцы его дрожат.

– Я… я тоже тебя люблю, Констанс. Но ты должна понять… я не могу позволить себе любить тебя так.

– Почему?

– Пожалуйста, Констанс…

– Да почему же, скажи, бога ради.

– Потому что это будет неправильно, неправильно во многих смыслах. Констанс, поверь мне: я мужчина, я чувствую все то же, что и ты. Но я твой опекун. Было бы ненадлежаще…

– Ненадлежаще? – Она рассмеялась. – С каких это пор тебя стали беспокоить приличия?

– Ничего не могу поделать, так меня воспитали, система ценностей и нравственность – это внедрили в меня на всю жизнь. И потом, разница в возрасте…

– Ты имеешь в виду, что я старше тебя на сто лет?

– Нет. Нет. Ты молодая женщина, а я…

– Я не молодая женщина. Я женщина, которая уже прожила гораздо дольше, чем когда-либо проживешь ты. Я пыталась подавить в себе эти потребности, эти желания, которые чувствует каждый. – Она снова заговорила спокойным, чуть ли не умоляющим голосом: – Неужели ты не понимаешь этого, Алоизий?

– Конечно. Но… – Пендергаст чувствовал, что охвачен смущением и не может привести в порядок свои мысли. – Я не очень хорош в этих делах. Боюсь, что, если между нами завяжутся отношения, о которых говоришь ты, что-нибудь пойдет не так. Я перестану быть тем человеком, с которого ты берешь пример, которого ты уважаешь как своего опекуна, защитника…

После этих слов наступило долгое молчание.

– Значит, так, – тихо произнесла Констанс. – Я не могу здесь оставаться. Зная то, что я знаю, сказав то, что я сказала… Продолжение жизни под этой крышей будет для меня невыносимо. – Она глубоко вздохнула, вздрогнув всем телом. – Есть рейс «Эйр-Франс» на Дели, он вылетает в полночь. Я зарегистрировалась сегодня утром. Если ты будешь так добр организовать все, я попрошу Проктора отвезти меня в аэропорт Кеннеди.