Максим Шаттам - Да будет воля Твоя

– Как вы об этом узнали? – поинтересовался Кормак.

– Я ездил в Вичиту, там кое-кого расспросил и удачно вышел на нужного человека.

– Эзра ничего не оставила?

– Нет, – снова солгал Джарвис.

– Если нет тела, как вы поверили тому, что вам рассказали?

– Вера, мистер Монро. Иногда остается только она. И инстинкт.

– Не говорите ничего Элейн, хорошо?

– Но… она имеет право знать.

– Да, когда-нибудь, но не сейчас. Она не готова. К тому же, раз нет тела… никогда не знаешь…

Джарвис не понимал, пытался ли Кормак убедить самого себя или снова играл роль главы семьи, держащего под контролем все происходящее под крышей его дома; тем не менее он сделал знак, что согласен.

Кормак взял следующую сигарету, зажег ее и подтолкнул ящичек к Джарвису.

– Курите, шериф?

– Нет, и стараюсь держаться подальше от этого проклятия.

– Не стоит. Все равно когда-то придется умереть, а иногда даже быстрее, чем предполагает наша природа, – цинично усмехнувшись, бросил Кормак, беря сигарету и протягивая ее шерифу.

С его потухшим взглядом и харизматичной внешностью он казался воплощением самого искушения.

– Спасибо, нет. Когда-то давно я дал обещание.

– Вы не правы.

Джарвис перевел взгляд на искушавшую его сигарету.

И желание мгновенно улетучилось.

На смену явились оцепенение и прозрение.

Он прикрыл глаза.

Против всякого ожидания почти через двадцать лет тайна убийства Терезы Тернпайк свелась к крошечному кусочку пробки и одному имени.

Герберт Тарейтон.

Украшавший стол Кормака Монро деревянный ящичек, отделанный перламутром, заполняли сигареты с характерным наконечником.

Джарвис Джефферсон чувствовал себя как-то особенно спокойно, что удивило его самого. Он указал на никотиновую палочку, которую протягивал ему Кормак.

– «Герберт Тарейтон» с пробковым наконечником, такие редко встречаются.

– Вы настоящий знаток. Да, я специально выписываю их из Вичиты, но найти их все труднее. Давняя привычка. Для меня все дело в пробке, у нее нет ничего общего с мягкими безвкусными фильтрами.

– Вы всегда их курили?

– О да. Они помогают мне думать.

– Разумеется, – печально и устало изрек Джарвис. – Пришлось выкурить три или четыре, прежде чем вы сообразили, что делать с телом Терезы Тернпайк, прежде чем раздавили последнюю сигарету у нее на лбу и оставили ее лежать на месте.

Медленно взлетевшая в воздух сигарета с приглушенным, почти неслышным звуком упала на паркет. Взгляд Кормака Монро пробудился, засверкал, однако лицо его оставалось бесстрастным, а морщины казались жабрами, помогавшими ему дышать. Мужчины напряженно смотрели друг на друга, словно извечные враги, которые, наконец, встретились, и луч, острее, чем электрическая циркулярная пила, связывал их.

Кормак Монро имел много недостатков, но отступать он не привык. Он привык брать ответственность на себя. Загнанный в угол, разоблаченный, он в конце концов признался.

– Она была упряма, как ослица, – холодно произнес он. – Чертова стерва. Сенатор МакКарти обязан был пойти до конца и избавить нас от коммунистической сволочи! Она твердо верила в социалистическую идею. А когда у нее появилась возможность посчитаться с местным буржуем, она радовалась, словно свинья перед миской жратвы!

– Вы забили ее до смерти, Кормак.

– Она собиралась все рассказать! Что бы вы сделали на моем месте? Я защищал семью от скандала, вот и все! Даже Эзра меня поняла бы!

– Эзра была раздавлена, она нуждалась в поддержке, а не в указаниях, что ей надо делать.

А потом прозвучало самое худшее, неумолимый приговор, бесповоротный, безапелляционный, мучительный и неожиданный.

– Черт возьми, да это случилось всего лишь раз! – взорвался Кормак. – Я был пьян! И одинок, очень одинок… Вы считаете, что жизнь с Элейн – сплошной мед? Да она большая фальшивка, чем улыбка на роже мертвого клоуна! Это же чудо, что она родила ребенка! Я был не в себе, измотан, зол, лишен всего, а потом, Эзра стала такой красивой… Еще красивей, чем ее мать в том возрасте… Не знаю, что на меня нашло, когда я начал соображать, зло уже свершилось.

Видя, как Кормак, не выдержав, обеими руками закрыл лицо, Джарвис, простой деревенский шериф без специального образования, в первый раз за всю свою жизнь не чувствовал себя безнадежно ниже этих людей из высшего общества.