Себастьян Фитцек - Пациент особой клиники [litres]

У него даже мысли текли, словно плотная слизь, сводясь, по сути, к одному вопросу: «Что происходит? Почему Рикарда отреклась от него, а Скания покончил с собой?»

Во всем этом, казалось, не было никакого смысла. Только вчера он разговаривал с шурином по телефону, а кроме того, Скания не относился к числу людей, способных на самоубийство. Однако можно ли вообще утверждать, что есть определенный тип людей, предрасположенных к суициду?

Скорее всего, правильнее было бы сказать, что у каждого человека наступает такой момент, когда он начинает разрушаться, отрекаться от самого себя, наносить себе раны и позволяет управлять собой. Или такое утверждение тоже ошибочно?

Единственное, в чем не оставалось сомнений, так это в положении, в котором он оказался: Тилль сам себя засадил, по сути дела, в тюрьму, из которой не было выхода. В клинику, где персонал воспринимал его все более ненормальным по мере того, как он упорствовал в стремлении доказать свою правоту.

Результат предпринятых им действий был очевиден: Беркхофф оказался в безвыходной ситуации. Только вот оставалось невыясненным почему.

Каков был план у этого заговора? Кто мог быть заинтересованным в том, чтобы сжечь за ним все мосты и засадить его в клинику навечно?

В поисках ответов в мозгу у Тилля постоянно стояли и другие вопросы, которые буквально сводили его с ума: «Говорил ли Трамниц правду? Был ли там, за пределами клиники, Макс еще жив? Дышал ли он еще? Плакал или страдал? И кто еще, кроме Трамница, знал об этом?»

Кто были эти люди, что отреклись от Тилля, игнорировали его положение и бросили в аду, который он сам для себя избрал?

Когда фрау Зенгер уложила его обратно в постель, Беркхофф добровольно принял болеутоляющее и снотворное средство, после чего провалился в черную дыру без сновидений, из которой несколько раз выныривал в действительность. Такое происходило настолько часто, что ему стало казаться, будто он не проспал и часа, хотя на самом деле наступил уже полдень следующего дня. В этот момент верхний свет в его палате зажегся, и в палату вошли два человека.

– Седа? – удивленно и едва ворочая пересохшим языком, спросил Тилль, увидев сначала библиотечную тележку.

Его глаза все еще слипались, как будто у него образовался сильнейший конъюнктивит. Именно по этой причине он не сразу заметил второго человека, который занял место Седы, пока та запирала дверь в палату.

– У нас мало времени, – произнес он.

Тилль вытянулся в постели и убедился в том, что его первоначальное предположение оказалось верным – Седу сопровождал Симон.

– Чего вы хотите? – спросил Беркхофф, не узнавая своего голоса.

Возможно, причиной того, что его язык распух и раза в два увеличился в размерах, являлись остаточные явления от действия снотворного, а может быть, ему просто требовалось срочно попить.

– Я принес вам воды, – сказал Симон, словно прочитав его мысли.

При этом чернокожий санитар поднял пятилитровую канистру.

«Зачем столько? Одной бутылки было бы вполне достаточно», – удивился Тилль.

Затем он увидел, как Симон нервно посмотрел на часы, и ситуация окончательно превратилась во что-то нереальное, когда Седа прошептала:

– Мне нужна твоя помощь.

«Все это мне снится, – подумал Тилль. – Я еще не проснулся».

Однако Беркхофф не был в этом убежден, поскольку все его чувства оказались странным образом обостренными, чего во сне быть не могло. Он слышал даже шуршание роликов на тележке, когда Седа подкатывала ее поближе к его кровати, а также ощущал исходящий от женщины нежный запах цветочных духов и видел красноватые прожилки в белках ее темных и наполненных грустью глаз.

– Помощь? – переспросил Тилль.

Если бы он не опасался возобновления головных болей, которые совсем недавно вспыхивали, словно огонь, то наверняка рассмеялся. Более абсурдной просьбы трудно было представить, ведь Беркхофф лежал здесь взаперти и израненный. Он и сам не представлял, как выпутаться из того положения, в котором оказался. Но эта миниатюрная женщина с бледным и хрупким, как у фарфоровой статуэтки, личиком обращалась за помощью именно к нему.

– Прошу прощения, что вмешиваюсь, но у нас мало времени, – сказал Симон. – Перемещение начнется через несколько часов, а поэтому…

– Минуточку, – прервал его Тилль, оторвав взгляд от Седы. – Что за перемещение?

В ответ санитар указал на окно, которое будто бы занавесили тяжелыми шторами, – такая на улице стояла темень, и заявил: