Себастьян Фитцек - Пациент особой клиники [litres]

– Алло! Вы хотели поговорить с комиссаром Сканией?

– Да.

– Он здесь больше не работает.

«Ого! Он наверняка вылетел с работы за то, что мне помог», – подумал Тилль.

– Простите?

Только после этого вопроса до Беркхоффа дошло, что он высказал свои мысли вслух.

– В чем помог вам Скания? – между тем спросил мужской голос на другом конце провода.

– Не важно, – бросил Тилль, злясь на себя за то, что проговорился.

После такого начала разговора не было ничего удивительного в том, что полицейский служащий стал подозрительным и начал задавать дополнительные вопросы.

– Как вас зовут? – спросил он.

– Патрик… э-э-э… Тилль Беркхофф. Послушайте, мне срочно необходимо переговорить с моим шурином. Он не оставил вам свой номер телефона?

– Оливер ваш шурин?

– Да.

– И вы ничего не знаете?

Голос полицейского служащего стал звучать еще более подозрительно. Между тем из трубки доносились отдаленные телефонные звонки, клацанье клавиатуры, голоса, в общем, все то, что характерно для работы большого офиса.

– Чего я не знаю?

– Дайте мне доктора, – потребовал полицейский.

– Простите?

– Во время нашего разговора я проверил номер, по которому вы звоните. Звонок исходит из психиатрической клиники. Врач рядом с вами?

Тилль посмотрел на фрау Зенгер и передал ей трубку. Она взяла, выключила громкую связь, а затем представилась полицейскому в качестве руководителя «Каменной клиники».

– Извините, если мы вас оторвали от дел, но этот разговор был необходим по терапевтическим причинам. Позже я вам перезвоню и объясню все более подробно.

«Необходим? По терапевтическим причинам?» – ошеломленно повторил про себя Тилль.

Затем он снова оглядел ординаторскую. При этом его взгляд перескакивал с одного личного предмета персонала на другой, задержавшись на пузатой кофейной чашке, магнитах на холодильнике и сменной обуви, стоявшей под батареей отопления. Уставившись на растения возле окна с решеткой, Беркхофф впервые ощутил настоящий страх.

Тилль по-настоящему испугался возможности остаться здесь навечно, так и не узнав правду о Максе. Тогда он посмотрел на фрау Зенгер, которая, разговаривая по телефону, положила руку на затылок.

«О боже! Она мне не верит, считая, что я Патрик Винтер», – с ужасом подумал Тилль.

– Хорошо, я понимаю. Это больше не повторится, – между тем заявила руководитель клиники, повесила трубку и встала.

– Подождите, пожалуйста! Вы должны выслушать меня! – тоже вставая, в отчаянии сказал Тилль.

– Естественно, я вас выслушаю. Завтра у нас с вами будет долгая встреча, если, конечно, этому не помешает состояние вашего здоровья.

– Нет! Не завтра! – воскликнул Тилль и ударил кулаком по столу. – Сейчас! Вы не понимаете. Это… это…

– Заговор? – опередила его фрау Зенгер, словно вытащив это слово у него изо рта.

Ситуация сделалась еще более невероятной.

– Я не знаю, что происходит. Нам необходимо дозвониться до моего шурина. Он сможет вам все объяснить.

– Это вряд ли получится, особенно после того, что сказал мне полицейский по телефону.

Тилль снова взглянул на решетку за окном, а потом посмотрел на фрау Зенгер.

– Что он сказал? – спросил он.

– Вы действительно хотите это услышать?

– Естественно.

– Оливер Скания мертв.

В горле у Тилля мгновенно пересохло.

– Мертв? – с трудом выдавил он из себя.

– Да. Сканию нашли в его собственной квартире, после того как он не пришел на службу. Судя по всему, он покончил с собой.

Тиллю не потребовалось успокоительное. Ни уколы, ни смирительная рубашка также не понадобились. Отказался он и от услуг санитара, чтобы добраться до своей палаты.

Внешне Тилль оставался спокойным, но внутри у него бушевало пламя. Беркхоффу хотелось разнести ординаторскую в пух и прах, оторвать холодильник от крепления и перевернуть его вместе с нелепыми отпускными магнитами. Он горел желанием схватить одно из растений, лучше всего кактус с длинными колючками, чтобы отхлестать им фрау Зенгер по ее притворно озабоченному лицу, а затем с громким криком броситься по коридору, в котором его наверняка уже поджидал Симон или какой-нибудь другой санитар.

От всего этого его удерживали отнюдь не способность контролировать свои действия, не благоразумие или понимание бессмысленности такого поведения, а ощущение полнейшего истощения сил. Ему было по-настоящему плохо. Голова гудела, как у человека, умирающего от жажды, а глаза слезились, и каждый шаг назад в палату, который он делал, опираясь на фрау Зенгер, давался Тиллю с неимоверным трудом.