Татьяна Рябинина - Анатомия страха

Наташа не сопротивлялась. Она была похожа на большую тряпичную куклу: вялая, сонная, молча делающая то, что ей говорили. В глазах, казавшихся на исхудалом личике просто огромными, застыла собачья тоска и безысходность.

Впервые я не знала, что делать. То, что помогало моим пациентам, никак не срабатывало с Наташей. Она с каждым днем все глубже и глубже погружалась в пучину депрессии. Я пригласила нарколога, моего старого знакомого. Он только развел руками и предложил попробовать гипноз. Я понимала, что теперь, когда наркотики уже перестали приносить забвение, Наташа снова и снова переживает в душе потерю любимого человека и его предательство. На мои банальные сентенции о том, что все пройдет и время лечит, Наташа с трудом, словно продираясь через слова, ответила:

— Мама, самое страшное, что я… по-прежнему его люблю. Это сильнее меня. Понимаешь, я ненавижу его — и все равно люблю!

Что я могла ей сказать? Любовь не лампочка, которую можно выключить в любой момент. Действительно ли говорят правду те «счастливицы», которые уверяют, что обида и уязвленное самолюбие излечили их от любви — моментально и навсегда? Или обманывают себя и других, стараясь казаться гордыми и независимыми? А может, и не было ее, любви-то? Кто может объяснить, как чувство, еще вчера такое светлое, радостное, заставляющее весь мир сверкать радужными красками, вдруг превращается в мучительную болезнь, захватывающую каждую клеточку тела, каждое движение мысли, не дающую дышать, не дающую жить? «Как можно любить этого подонка, это ничтожество?!» — вопит измученный разум, но память, не слушая, рыдает о бесценных мгновениях, еще более прекрасных, оттого, что они уже никогда не вернутся, отравленные ядом предательства…

Мне позвонили вечером и попросили приехать. У одного из моих «конфидантов» наступило резкое ухудшение. Мне очень не хотелось оставлять Наташу одну, но это были деньги — реальные и жизненно необходимые сейчас. Дочь уже спала. Я тихо прикрыла дверь и на цыпочках вышла из квартиры, стараясь не лязгнуть замком.

С пациентом, высокопоставленным чиновником городской администрации, пришлось провозиться долго. Он сидел в углу, мелко дрожа, снимал с себя динозавриков, каждого заворачивал в бумажку и клал в почти заполненную коробку из-под обуви. Пару штук предложил и мне. Делать укол он отказывался категорически, поскольку динозаврики ему нравились, разве что царапались сильно. Наконец я его уговорила, уложила в постель, подождала, пока не уснет, а потом еще долго убеждала его надменную супругу поместить любителя динозавров в клинику, пока он не начал ловить на себе живность в общественном месте.

Уловив тот момент, когда эта полная холеная дама, в присутствии которой я чувствовала себя горничной, пришедшей наниматься в богатый дом, полезла за кошельком, я назвала сумму, втрое превышавшую обычный гонорар. Дама удивленно сморгнула, но, ни слова не сказав, послушно отсчитала зеленые купюры.

Я бежала домой по завьюженным улицам, тщетно высматривая такси, и во все корки ругала этого охотника за привидениями, из-за которого мне пришлось так надолго оставить Наташу без присмотра.

В квартире было темно. Я заглянула к Наташе. Дочь по-прежнему тихо спала, лежа на спине. Слишком уж тихо! Войдя в комнату, я остолбенела от тошнотворного ужаса. На тумбочке валялись пустые пузырьки из-под антидепрессантов…

Натужный вой спешащей по пустынным улицам машины «скорой помощи». Прозрачный мешок капельницы. Массаж сердца. Дефибрилляция. Реанимационная палата. Трубки, провода, противно попискивающие мониторы. Кома…

Самая длинная ночь в году. Не просто ночь — полярная. Даже полдень больше похож на поздние сумерки, что уж говорить о полночи. Кажется, что солнце тяжело больно, с каждым днем ему все тяжелее вставать с постели и карабкаться на небосклон. Не поднявшись даже над горизонтом, оно выбивается из сил и падает. Настанет миг, когда оно устанет бороться и умрет. Ночь воцарится навсегда…

Я стояла в больничном коридоре у окна и смотрела в темноту. Если где-то и были огни, их скрывала вьюга. Снег с шипением носился по земле и по небу длинными белыми змеями. Он был везде, даже между двойными рамами насыпался крохотный сугробик. Голые ветки дерева стучали в стекло, как страшные когтистые лапы из фильма ужасов. В носу щипало от густого больничного запаха — запаха лекарств, дезинфекции и страдающей плоти. Где еще думать о больном, умирающем солнце, как не здесь! Совсем рядом, за стеной, лежала Наташа. Вернее, то, что раньше было Наташей.