Кирилл Агапов - Восемьдесят сигарет

– Вы… вы… Сволочи, – задыхаясь, сказала Нина.

Токарь вялой рукой бросил окурок в её сторону.

– Потухни, скотина, и слушай дальше, раз уж сама спросила. В конечном итоге мы узнаем всё, что хотели. Кто-то из них трахал в рот свою жену, кто-то пил сраный смузи на брудершафт с гомосеком, с поганым педрилой. Да каких только блядских поступков они не совершали в своих жизнях. Всегда что-то можно отыскать. И вот у нас появляется раб. Есть кому мыть полы в камере, стирать наши вещи. Но у нас всё ещё нет шлюхи.

– Замолчи!

– А она ой как нужна. Я говорил тебе – мы никого не насилуем. Это так. Но если ты чересчур сладенький, мы найдём тысячу и один способ сделать так, чтобы ты сам снял с себя штаны. Некоторые становятся рабочими с лёгкостью, лишь бы хорошо платили чаем и сигаретами. Других приходится ломать годами. Избивать за каждую мелочь; изо дня в день, из месяца в месяц, пока милашка не сдастся.

– Не надо, милый, перестань, – плача, умоляла Нина, – прекрати.

Но Токарь и не думал прекращать. Он хотел упиться напоследок её страданиями перед тем, как истечёт кровью. Он уже всё понял. По тому, как Нина реагировала на его рассказ, по её поведению, по тем мелочам, на которые раньше он просто не обращал внимания, а теперь укладывал их, как пазл, после того, как она показала ему истинную картину. Злость разрывала его на части, притупляла боль, не давала ему умереть. Он злился на себя за то, что был так слеп и наивен, за то, что не поверил своему другу. Идиот! Нина никогда его не любила! Она его ненавидела. И ненависть её была так сильна, что только по уши влюблённый кретин мог её не заметить.

Теперь же за свою слепоту ему придётся истечь кровью. Безумная сука не выпустит его живым. Ну и пошла она, подумал Токарь, скрипнув зубами. Теперь у него осталось лишь одно желание – он хотел, чтобы последнее, что запомнят его глаза, было искорёженное страданием лицо Нины.

И он продолжил с ещё большей ненавистью:

– Мы всегда находили способ сломать даже самого упёртого обиженного, если сильно этого хотели. Иногда выходило забавно. Похоже на короткое замыкание. Только что он ещё был готов отказаться в очередной раз, а потом: «З-з-з-з», и все чипы в его башке расплавились. Он готов. Он больше не противится.

Токарь тихонько посмеялся и вытер ладонью с губ выступившую кровь.

Нина медленно опустилась на пол. Обхватив колени, с жалким видом смотрела на Токаря.

– Уверен, что твой уёбок как раз из числа тех, на кого потребовались годы.

– Замолчи, – сдерживая слёзы, еле слышно сказала девушка.

– Ты дура. Самая настоящая безмозглая дура, – голос Токаря зазвучал ровно, почти что с теплотой. – Ты мстишь мне за то, что сделали с твоим любимым другие, и при этом считаешь себя лучше меня. Спокойно смотришь, как я подыхаю, будто бы я лично виноват в том, что с ним произошло. Но я не виноват. И никто не виноват. Он сам сделал свой выбор.

– Выбор?! – Нина вскочила на ноги. – Выбор? Те, кто попадал вам на прицел, не имели никакого выбора!

– Всегда есть выбор, тупая ты овца. Если ты мужик, ты будешь давиться собственной кровью, но не встанешь раком, как твоя подружка , у которой вместо хрена – мокрая щель. Сложно бороться, сжав яйца в кулак, когда и яиц-то нету.

– И что бы выбрал ты? Что бы выбрал, кода выбора не осталось?

Токарь едко улыбнулся и спокойно ответил:

– Сдох бы.

Нина проглотила эту последнюю фразу с видом проигравшего в споре человека. Токарь видел, что крыть ей нечем.

На короткое время в комнате воцарилась тишина. Затем Нина успокоилась. Её лицо посветлело. На губах заиграла полубезумная улыбка.

– Это тюрьма. Там свои правила, – сказал Токарь.

– Тюрьма – это всего лишь человеческая постройка из железа, кирпича и бетона, – перебила его Нина, – как и все прочие постройки в нашем мире. Закрытый город, десяток двухэтажных зданий, отгороженных высоким забором. Вот что такое твоя грёбаная тюрьма, милый. Она не несёт в себе ни добра, ни зла. Напихай в нее буддистов, и она превратится в храм веры, любви и терпения. Заполни бараки учёными и художниками, и ваши карцеры затянутся паутиной, потому что туда некого и не за что станет сажать. Сублимация художника – это создание живописного шедевра. Сублимация тебе подобных – унижение, избиение и насилие. Все ваши доктрины не более чем глупое оправдание примитивному садизму. Вы и в Версальском дворце – запри вас там – вели бы себя точно так же, объясняя ваши жестокие действия этой тупой фразой: «Это не шутки, это Версальский дворец, в нём свои правила».