Кирилл Агапов - Восемьдесят сигарет

Но я всё равно умру. Фактически я уже мёртв. Герман Филатов, двадцать три года, скончался в стенах исправительной колонии строгого режима номер восемнадцать…

***

Бюстгальтер упал на пол.

Нина вдохнула полной грудью.

– … Нам суждено было оказаться здесь вдвоём, и ничто не могло этому помешать. Я поняла это сразу, как только увидела тебя тем утром…

***

…Кто будет оплакивать меня?

Она, одна. Безымянный призрак, порождение садистов – лишь она придет забрать отсюда моё тело. С молчаливого согласия покойника она присвоит его себе…

***

Она неспешно расстегнула пуговицу на джинсах.

– …Я не планировала нашей встречи…

***

…На смену одной умершей душе обязательно приходит другая, способная выдержать то, что не смог пережить я…

***

– … Я даже почти смогла забыть тебя, хотя изредка ты приходил ко мне по ночам, во снах…

Помогая бёдрами, Нина сняла узкие джинсы.

– … И всё-таки мы встретились. Судьба – этот великий дирижёр – разыграла всё по своей мистической партитуре. С той секунды я поняла: от прошлого невозможно отмахнуться. Кто-то или что-то хотел, чтобы у нашей с тобой истории было продолжение, логическое завершение. Как в музыке. Тоника-тоника-доминанта-тоника.

Она стояла почти голая, в одних трусиках. Косой луч лунного света падал на её грудь и живот.

– … Я ещё не научилась носить высоких туфель, но что-то подтолкнуло меня надеть их именно в тот день. Я сломала каблук, когда ты шёл по каким-то своим делам. Вокруг были десятки людей, но мы всё равно заметили друг друга. Это ли ни есть чудо, милый?

***

…Отныне вместо боли – наслаждение. Вместо жалости к себе – презрение к окружающим. Звонкий, весёлый, издевательский смех при виде вялостоящих отростков – вместо ужаса на грани сумасшествия. С непринуждённой лёгкостью она проживёт ещё год в этих местах и выйдет условно-досрочно на свободу полноправной хозяйкой измученной оболочки. Нежно оберегая память обо мне, она начнёт жизнь с чистого листа. Настоящая женщина, заточённая в изуродованном теле. Избавься от него, сестра! Избавься, ибо это тело противно нам обоим! Позволь мне лишь одно, перед тем, как я уйду навсегда, – нарисовать твой портрет…

***

Нагнувшись, Нина стянула трусики.

Несколько слоев прочного армированного скотча были наклеены между её ног, выпирая крохотным бугорком.

***

Лёжа на брезентовых носилках, покрытых засохшими пятнами мочи и крови, я рисую в воображении её будущий образ: черные волосы, изумрудные глаза, смуглая кожа, чувственные губы… имя? В лагере нам всегда давали красивые имена: Кристина, Майя, София… Ненавижу их.

Я дам тебе её имя. Той, с которой я был счастлив. Той, что приходит ко мне каждую ночь. И каждую ночь говорит, что прощает меня…

Я закрываю глаза и наношу последние штрихи – пробую на вкус два простых слога: Ни-на… Ни-и-и-и-и-на… Нина.

«Смотри, он ещё улыбается, придурок недоделанный». – «Чё он глаза закрыл? Проверь пульс. Не хватало ещё, чтобы он тут у нас помер». – «Сейчас». – «Эй, мужик, ты как?»

Я открываю глаза и окидываю весёлым взглядом карету скорой помощи. Врач – совсем мальчик, – смотрит на меня. «Пульс в норме, – фельдшер отпускает мое запястье. – Как себя чувствуешь?»

Я отвлекаюсь от лица молодого доктора и с интересом разглядываю простоватого, но всё же симпатичного фельдшера. Затем поудобней устраиваюсь на кушетке и, устремив взгляд сквозь зарешеченное окно тюремной машины реанимации, широко улыбаюсь:

«Всё в порядке, мальчики»…

***

Словно заворожённый, Токарь смотрел выпученными глазами на блестящие полоски клейкой ленты. Его бросило в холод. Затем в жар. И снова холод. Ужас сдавил ему лёгкие. Не вдохнуть. Он хотел умереть. Хотел не рождаться. Нина провела ладонью по бедру.

Ухватившись за край ленты, она осторожно потянула её.

Тёмный, смятый скотчем за долгие часы, сморщенный отросток распрямился.

Кровь свободно поступила в него.

Он набухал.

Он наполнялся жизнью.

Токарь вжался спиной в печь. Ноги его скользили в луже собственной крови, а из груди вырвался слабый, плаксивый стон.

– Нет! Я не… я не верю. Боженька! Нет!

Он попытался ползти. Завалился набок. Прополз не больше полуметра. Обессиленно уронил голову. Он молил Бога о смерти. Он бы убил себя, если бы позволили силы. Но их не осталось даже на это.

И тогда Токарь беспомощно зарыдал в голос, давясь кровью.