Рэндалл Силвис - Два дня

Демарко откинулся на спинку стула и уставился на мигающий курсор. Он попытался представить себя на месте Хьюстона, вообразить тот жуткий момент осознания им происшедшей трагедии. Вот он поочередно подходит к дверям каждой из спален. Жена мертва, ее горло перерезано. Сын мертв, его горло перерезано. Дочь мертва, ее горло перерезано. Малыш мертв, заколот ударом в сердце.

Ярость, отчаяние, горе – все эти чувства, должно быть, взбурлили в голове Хьюстона, как грибовидное облако. Это облако разбухло, расплылось и заполнило каждую щелочку, каждую бороздку в его мозгу. Проникло в каждую клеточку его тела, заставив Хьюстона застыть, оцепенеть, задохнуться от ужаса.

Представить все это Демарко труда не составило. Вот он в доме Хьюстонов. Вот прошел, пошатываясь, от одной комнаты к другой – ему нужно было увидеть все собственными глазами, убедиться в том, что он подозревал. Да, он осознал, что никого из его домочадцев нет в живых, что все они умерли. Но вынести это осознание, примириться с ним оказалось выше его сил.

Да и как можно вынести гибель жены и троих детей? Когда ты сам не можешь примириться со смертью одного ребенка… Когда ты понимаешь, что никогда уже не оправишься от этого, никогда не сотрешь те образы из памяти, как бы ты ни старался. И тебя всегда будет преследовать звук бьющегося стекла, рассыпающегося мелкими осколками по твоему лицу. А Ларейн всегда будет кричать и бить тебя кулачками по груди.

Демарко снова окунулся в свои тягостные воспоминания. Но его это не волновало. Иногда ему даже хотелось снова почувствовать себя исполосованным их болью, снова пойти в занос на той темной и скользкой от дождя улице…

В дверях кабинета замаячила чья-то тень. И сержант вскинул глаза. На пороге стоял патрульный Морган.

– Поиск с вертолета результатов не дал, – доложил он.

– Угу, – буркнул Демарко; в горле у него пересохло, голос охрип. А по левой щеке стекал ручеек влаги, и в уголке рта появился противный привкус соли.

– Комиссар общественных парков интересуется, когда можно будет снова открыть прогулочные тропы.

Демарко сделал короткий вдох и сглотнул.

– Напомни, пожалуйста, этому комиссару, что, вероятно, вооруженный подозреваемый пока еще прячется где-то в лесу. Поэтому он сможет открыть свои гребаные тропы только тогда, когда я буду на все сто процентов уверен, что ни одно горло больше не будет перерезано.

Морган кивнул, но с места не сдвинулся.

– Я все сказал, – бросил ему Демарко. – Свободен.

Морган постоял еще неподвижно секунд десять и только после этого развернулся и вышел.

Демарко провел по лицу рукой и насухо вытер ее о штанину.

Чтобы тошнота не поставила его снова на колени, мозг перестал закипать и раздуваться, распирая череп, а сердце не истязала невыносимо ужасная боль, сдавливавшая грудь так, что дышать подчас становилось невозможно, Томас Хьюстон попытался сконцентрировать свое внимание на окружающей обстановке: «Эти леса густы, темны и опасны».

Ему было холодно, очень холодно. Намокшая одежда до сих пор не просохла и прилипала к телу. Хьюстон постоянно проводил рукой по лицу, но никак не мог избавиться от ощущения приставшей к нему паутины. «Эти леса густы, темны и опасны. Но я должен сдержать свои обещания». Только вот какие обещания? И кому он их давал? Этого Хьюстон вспомнить не мог.

Наверняка он знал только одно: он не сможет скрываться тут вечно. Его обязательно обнаружат. Может, это и неплохо? Может, так будет лучше всего? Он уже ни в чем не был уверен. Все было так неопределенно. Все было так неясно.

Перед ним змейкой побежала в сторону узкая дорожка – оленья тропа. Хьюстон начал воспринимать себя героем истории, зашедшей внезапно в тупик. Сюжет привел его к развилке дорог. История могла получить продолжение или закончиться.

« Я выбрал тропу, по которой не шли… » [2] Отсылка к стихотворению американского поэта Роберта Фроста «Другая дорога» («The Road Not Taken»).

Хьюстон пошел по оленьей тропе. Пусть ее траектория предопределит траекторию сюжета в его истории! Ноги Хьюстона, продираясь сквозь дымку рассвета, начали потихоньку согреваться. После всего пережитого двигаться было не слишком трудно. Возможно, гораздо труднее будет остановиться… Хьюстон почувствовал, как его суставы расслабляются, мышцы набирают былую силу. Всего два года назад ноги привели его к почетному финишу Питтсбургского марафона – он пробежал его за три часа и сорок девять минут. С тех пор его ноги исхаживали миль по двадцать в неделю. Они были сильными, испытанными, надежными. И сейчас они принадлежали герою его истории – человеку на узкой петляющей тропе, пытающемуся отыскать ответы в движении, в бегстве от себя и своих воспоминаний.