К Тюдор - Похищение Энни Торн

Когда Энни вернулась, я как раз стоял на кухне и готовил для родителей тосты. Хлеб был черствым и слегка тронутым плесенью: в магазин никто не выходил с прошлой недели. Соскоблив плесень, я сунул хлеб в гриль. Впрочем, я мог бы этого и не делать. Они все равно к нему не притронутся, и мне придется выбросить его в мусорку вслед за едой, не съеденной ими вчера.

Раздался стук в дверь. Мы все подняли глаза, однако никто не сдвинулся с места. Три удара. Означало ли это какие-то новости? Для нас эти удары в дверь прозвучали подобно азбуке Морзе. Тук-тук-тук. Добрые вести или дурные?

Первой не выдержала мама. Возможно, она была самой смелой из нас, а возможно, у нее просто не было больше сил оставаться в неведении. Оттолкнув стул, она нетвердым шагом побрела к двери. Отец не двинулся с места. Я выплыл в коридор вслед за мамой. По дому разносился запах подгоревших тостов, но ни один из нас даже не двинулся для того, чтобы вынуть их из гриля.

Мама открыла дверь. На пороге стоял полицейский. Я не слышал его слов, однако увидел, как мама пошатнулась и схватилась за дверной проем. Мое сердце замерло. Я не мог даже вдохнуть. И тогда мама повернулась ко мне и закричала:

– Она жива! Они нашли ее! Нашли нашу малышку!

Мы вместе отправились в полицейский участок (тогда в Арнхилле еще был свой), втиснувшись на заднее сиденье сине-белой полицейской машины. У мамы с отцом в глазах стояли слезы облегчения, а я потел от напряжения. Когда мы выходили из машины, мои ноги подкосились, и отец подхватил меня за руку.

– Все в порядке, сынок, – сказал он. – Теперь все будет в порядке.

Мне хотелось ему верить. Правда. Я привык думать, что мой отец был прав во всем, и всегда доверял его словам. Однако даже тогда я знал, что не все в порядке. И никогда уже не будет.

– Она не особо разговорчива, – сказал нам офицер, пока мы шли по длинному, вонявшему потом и мочой бледно-голубому коридору. – Только назвала свое имя и попросила попить.

Мы дружно закивали.

– Ее похитили? – выпалила мама. – Кто-нибудь причинил ей вред?

– Мы не знаем. Человек, выгуливавший собаку, заметил, как она бродит по территории старой шахты. Внешних повреждений нет. Она просто замерзла, и у нее легкое обезвоживание.

– Мы можем забрать ее домой? – спросил отец.

Офицер кивнул:

– Да, думаю, так будет лучше всего.

Он распахнул дверь в допросную.

– Джо, – мама легонько толкнула меня локтем, и, прежде чем я успел собраться или даже просто хоть что-то понять, мы вошли внутрь.

Энни сидела на пластиковом стуле рядом с женщиной-полицейским, которая явно не имела большого опыта общения с детьми и чувствовала себя весьма неуютно.

На столе стояли маленькая чашка сиропа и тарелка с несколькими несъеденными печеньями. Энни не обращала на них никакого внимания и просто смотрела на грязную, ободранную стену, болтая ногами. Ее пижама была вся перепачкана и разодрана в нескольких местах. Полицейские укутали ее в большое синее одеяло, явно предназначавшееся для взрослых задержанных. Ноги Энни были босыми и черными от угольной пыли.

Она прижимала к груди какой-то предмет, наполовину скрытый одеялом. Я разглядел грязные золотые кудряшки, розовую пластмассу, голубой глаз – и у меня волосы на голове встали дыбом. Эбби-Глазки. Она принесла ее обратно!

– Ох, Энни…

Мама с отцом бросились к ней и заключили ее в объятия. Они осыпали Энни поцелуями, сами пачкаясь грязью, которой была измазана она. Однако им было все равно, ведь их дочь вернулась. Их маленькая девочка была дома, целая и невредимая.

Энни все так же молчала. Ее лицо оставалось безразличным, и лишь ноги все так же раскачивались взад-вперед. Мама медленно отступила. Ее лицо было мокрым от слез. Она нежно провела рукой по щеке Энни:

– Что случилось, милая? Что с тобой случилось?

Я все так же медлил в двери, надеясь, что офицеры примут отсутствие эмоциональной реакции с моей стороны за обычную подростковую неловкость. Быть может, я даже сам пытался убедить себя, что именно это было той причиной, по которой я не хотел приближаться к Энни.

Энни подняла глаза, и ее взгляд встретился с моим.

– Джоуи.

Она улыбнулась… И тогда я понял, что именно было не так. Не так в самом худшем, самом ужасном смысле.

Я встал. Нахлынувшие на меня воспоминания были настолько сильными, что я словно захлебывался. В горле ощущался горький вкус желчи. Нетвердым шагом я пошел наверх, добравшись до ванной как раз вовремя. Меня стошнило кислой коричневой рвотой в грязный умывальник. Едва я успел отдышаться, как мой желудок вновь свело спазмом и рвота вновь хлынула через рот и нос. Схватившись за холодную керамическую поверхность, я пытался восстановить дыхание и унять дрожь. Так я и стоял, ожидая, когда мои ноги вновь обретут твердость, и глядя в забрызганную рвотой раковину.