Шалини Боланд - Соседский ребенок

– Ты в порядке, Кирст? – спрашивает Доминик.

Я пожимаю плечами, зная, что язык моего тела зарождает в нем чувство вины, но не могу делать вид, будто рада его тренировкам.

Он вздыхает.

– Что, если по выходным я буду тренироваться только один день?

– А ты сможешь? – Надежда окрыляет меня. – Так было бы значительно лучше.

Доминик сникает.

– Ладно, – говорит он и поджимает губы.

– В чем дело? – спрашиваю я, вдруг сообразив, что он ожидал от меня «Нет, все в порядке, спокойно тренируйся целыми выходными».

– Ни в чем, – отвечает он. – Все хорошо.

– Я же вижу, что не хорошо, – резко говорю я.

– Просто… не бери в голову.

– Что? – не отступаю я. – Что просто?

– Ну, просто по выходным это всего два раза по полдня. Шесть недель пролетят быстро.

– Послушай, Доминик, я уже сказала, что ничего не имею против двух дней. Потом ты предложил занимать только один, и я ответила, что это было бы здорово. Так что не выставляй меня злодейкой, ладно? – Мой голос прозвучал пронзительно, так что, наверное, соседи услышали наш спор, но меня это не смущает.

– Значит, ты не против, если я буду тренироваться два дня?

– Доминик, делай как хочешь.

– Прости, – говорит он, выливая остатки чая на траву.

Я качаю головой и не решаюсь заговорить. Не ручаюсь за себя. День начался позитивно, а сейчас все пошло коту под хвост. Доминик скоро уйдет и оставит меня куковать одну. Мне хочется завопить от разочарования. Но вместо этого я делаю глоток чаю и, уперев взгляд в стол, стараюсь не замечать озадаченный взгляд мужа.

Сегодня воскресенье, и Доминик опять на тренировке. Мы с Дейзи одни. Вчера он вернулся в полчетвертого, так что вечер мы провели вместе, но время до его возвращения тянулось чудовищно медленно. Я в проигрышной ситуации. Если скажу, что не хочу, чтобы он уходил на тренировки, буду выглядеть сварливой бабой, вцепившейся в своего мужа; если дам благословение, в течение шести недель целыми днями буду сидеть в одиночестве. К тому же я уверена, что это не последние соревнования, в которых он примет участие. Будут новые гонки, новые тренировки. Или я веду себя неразумно? Если честно, не знаю. Знаю одно: передо мной разверзлась пропасть одиночества, и я падаю в нее, лечу, кувыркаясь, вниз.

Дейзи издает раздраженные возгласы, ей жарко, она чем-то обеспокоена и раздражена, поэтому я, прихватив игрушки, выношу ее на лужайку, и мы сидим под зонтиком и наслаждаемся несмелым ветерком. Я держу малышку на коленях, чтобы она видела мое лицо, и ее распахнутые глаза и улыбка немного утешают меня. Подбрасываю ее, но делаю это без воодушевления. Мне хочется одного: вернуться в кровать. И заснуть, чтобы не чувствовать одиночества. Почему в моей душе так много отчаяния, если, на поверхностный взгляд, у меня есть все, чего я когда-либо желала? Что изменилось?

Один греческий философ сказал, что «самое постоянное – перемены». Ну а я не хочу, чтобы что-то менялось. Я хочу, чтобы мы с Домиником оставались прежними. Чтобы наши отношения оставались крепкими, а наш дом – безопасным и уютным. Я понимаю, что уже четыре дня, с тех пор как я услышала голоса в радионяне, мне неуютно в собственном доме. Я боюсь оставаться здесь одна. Возможно, именно поэтому меня возмущают тренировки Доминика. Не знаю. Я не доверяю своим чувствам. Я их не понимаю.

Такое впечатление, будто нечто извне пробралось мне в душу и овладело ею. Сделало меня неуверенной во всем. Подозрительной, недоверчивой. Я смотрю на небо, на деревья вдали, на траву, но все они не наполняют меня спокойствием, а насмехаются надо мной в своей изменчивости. Их перемены незаметны, их ощущаю только я. Синева неба стала более жесткой, холодной, отчужденной. Листья на деревьях вероломно нашептывают о предательстве. Зелень травы приобрела неестественный оттенок, как будто она ненастоящая. Я трясу головой, чтобы избавиться от этих мыслей. Наверное, со мной что-то не так. Может, я заболела, а может, страдаю от того, что мой раскалившийся на жаре мозг перестал контролировать мое воображение.

Звонок в дверь возвращает меня в реальность. Кто это там? Пусть убирается прочь. Я не уверена, что способна на обычную беседу с кем бы то ни было. Прижимаю Дейзи к груди и вдыхаю исходящий от нее запах молока. В дверь снова звонят, и мое тело каменеет от напряжения. Мне хочется наорать на тех, кто за дверью. Потребовать, чтобы оставили меня в покое. Но звонок опять звонит. Ну, рано или поздно они капитулируют. Начинаю считать, молча шевеля губами. На шестидесяти, когда звонок не повторяется, облегченно выдыхаю. Они – кто бы это ни был – ушли.