Андерс де ла Мотт - Конец лета

У Монсона дернулся кадык. Он пытался и дальше видеть перед собой Билли Нильсона, пытался опереться на гнев и чувство собственного бессилия. На ненависть, которую он чувствовал к Томми Рооту. Но в нем уже проросло сомнение. Неужели он и правда из таких? Он еще постоял, занеся дубинку и зло глядя на Роота. Потом медленно опустил руку и отступил. Его тут же замутило.

— Прокурор принял решение выпустить тебя, во всяком случае — пока, — проворчал он. — Но ты все еще под подозрением. Тебе нельзя покидать коммуну, это понятно?

Роот поднялся, медленно кивнул.

— Мог бы прислать сюда кого-нибудь, — заметил он. — Не пришлось бы унижаться. Зачем ты пришел сам?

Монсон вздохнул и тихо сказал:

— Нильсоны раздавлены. Они просто хотят знать, где их мальчонка. Хотят, чтобы он вернулся домой.

Монсону вспомнилось, какими Юхан и Якуб были в возрасте Билли. Он еще понизил голос, ему не надо было напрягаться, чтобы слова вышли честными.

— Ты сам отец, Томми. Должен понимать чувства Эббе и Магдалены. А если бы твой сынишка пропал? На Эббе лица нет, Магдалена заперлась в спальне. Не встает с постели с тех пор, как Билли…

С угловатым лицом Роота что-то произошло. Быстрая перемена во взгляде. Кажется, Роот и сам это заметил — отвел глаза, облизал губы. Монсон тут же подумал про Веру Нильсон. То же беспокойное выражение в глазах.

— Верни им покой, Томми, — продолжил Монсон. — Только ты можешь это сделать.

Томми снова облизал губы. Открыл рот, словно собираясь что-то сказать. Он явно колебался.

Монсон вспомнил, как дети Нильсонов стояли в окне второго этажа. Вера и Маттиас смотрят вниз, на него, ждут, что он отыщет их младшего брата. Положит конец ночным кошмарам. Он задержал дыхание.

На лице Роота читалась теперь едва ли не мука. Но потом оно мало-помалу приняло обычное выражение. Он покачал головой:

— Мне больше нечего сказать.

В голосе Роота не было и следа торжества — только смирение. И все же Монсон взбесился. Злость моментально вернулась, став еще сильнее. Где-то в глубине глазных впадин началось постукивание.

Он снова подумал про Веру Нильсон. Про ее отца, мать и старшего брата. Про Харальда Аронсона, про Малин и мальчиков. Про всех остальных в поселке, кто надеялся, что он докопается до правды. Сделает так, чтобы Билли вернулся домой. Постукивание перешло в грохот.

Я делаю все, что могу, подумал Монсон. Я стараюсь быть хорошим мужем, хорошим отцом. Хорошим полицейским. Но иногда… Он занес дубинку, обхватил рукоять так, что пальцы побелели. Иногда этого недостаточно.

Обычно Вероника спала крепко, просыпалась поздно, телу и мозгу требовалось немало времени, чтобы раскачаться. Но сегодня было по-другому. Над травой разливался густой туман, делая кукурузное поле и красные глаза ветряных великанов невидимыми. В доме царила тишина. Ни из кабинета, ни из кухни не доносилось ни звука. Ей снова приснился сон, она это знала. Приснилось, как она искала Билли, звала его по имени, но единственным ответом был шелест ветра с кукурузного поля. Или по полю действительно кто-то бежал?

Вероника тихо прошла в ванную. Старая труба глухо загудела, когда она открыла кран. Тот зафыркал и испустил вялую струю теплой воды. Вероника ступила в старую ванну. Эмаль на дне была жесткой и шершавой, миллионы капель разъели блестящую поверхность еще во времена бабушки и дедушки. На стене висели маленькие песочные часы с надписью: «Сыплется, сыплется белый песок, чисти получше каждый зубок ».

Вероника медленно смывала с себя следы ночной охоты. От воды защипало ссадины на руках и ногах. Она долго стояла под душем, но ей никак не удавалось избавиться от ощущения, которое она принесла с ночной охоты и которое, кажется, за ночь укоренилось в ней, напиталось новой силой из ее снов. Ничто не доказывало, что ночные события имели хотя бы малейшее отношение к взлому ее квартиры. И все же Веронику не отпускала мысль о том, что эти события связаны. Что происходит нечто, чего она не понимает. Какая-то игра в прятки с неясными правилами, так что Вероника не знает, кого и где она должна искать. И стоит ли вообще начинать поиски.

Пальцы погладили шрам на руке пониже локтя. Кожа на нем была светлее и чуть плотнее, чем вокруг. Интересно, как лечит себя тело. Делает поврежденное место сильнее, чем прежде. Тело учится на ошибках, в отличие от мозга.

Вероника вытерлась, натянула белье, джинсы и футболку с длинным рукавом. Зачесала волосы в хвост и стала тихо спускаться по лестнице. На часах было начало восьмого.