Андерс де ла Мотт - Конец лета

В другом отделении оказались большие прозрачные пластиковые пакеты. Монсон взял один: черно-белая барсучья шкура. Борг заглянул ему через плечо.

— Ну?

Монсон обескураженно покачал головой.

— Только куча мяса и шкур, которые Роот еще не успел продать.

У противоположной длинной стены стоял верстак из нержавеющей стали, тоже покрытый пятнами крови, а над ним висела доска с инструментами — с десяток ножей и разделочных топориков разного размера. На электрической плите высилась большая кастрюля. Борг сдвинул крышку и тут же попятился.

— Дьявол его раздери, это еще что за хрень?!

Монсон заглянул в кастрюлю. Из черно-серой жижи торчали рога. Жижа невыносимо воняла.

— Череп косули, — сказал Монсон. — Рога выглядят вполне прилично. Покрыть бронзой или посеребрить. Роот вываривает мясо, чтобы продать рога.

— Мгм, — пробурчал Борг как человек, который только что узнал что-то новое. Монсон остался доволен. В конце концов, они оказались здесь благодаря ему. Благодаря ему они приблизились к решению, и пора бы инспекторам из города признать это.

— Подойдите-ка! — Буре открыл низкую дверцу в дальнем конце. За ней оказалась комнатка, не больше пяти-шести квадратных метров. Свет люминесцентных ламп сюда не доставал, и Буре снова зажег фонарик. Он осветил старую железную кровать с пятнистым матрасом и одеялом. Возле кровати стоял электрический обогреватель, под ней виднелись пустая бутылка из-под самогона и стопка мужских журналов с покоробившимися от сырости страницами.

В лесу снова залаяла лиса. На этот раз ближе, пронзительнее. Лай прозвучал как детский крик, и Монсон невольно дернулся. Буре навел конус света на изголовье кровати. К одной из ножек был пристегнут какой-то металлический предмет.

Наручники.

Когда она выехала из леса на равнину, первым делом ей бросились в глаза ветровые электростанции. Белые стальные башни, метров сто высотой, поставленные как по шнурку и ритмично мигающие в ночи красным глазом. Они всегда казались ей какими-то великанами. В ветреные дни удары их сердец можно было услышать за несколько километров. Глухой пульсирующий грохот, от которого у нее портилось настроение.

В ее детстве никаких ветряных великанов не существовало. Ничего выше силосных башен в округе не было. Стройные и блестящие металлические цилиндры, по одному-два на фермерское хозяйство, редко когда больше. Она думала о них как о серебряных крепостях, которые охраняют поля, дворы и людей. Сейчас, в компании великанов, эти башни стали лилипутами, съежились, как многое из детства.

Когда-то, еще до исчезновения Билли, Маттиас взял ее с собой на силосную башню. В те времена Маттиас еще был ее лучшим другом и ей хотелось, чтобы лето никогда не кончилось. Они дождались, когда Билли уснет после обеда — не хотели, чтобы этот маленький сплетник увязался за ними.

Она все еще помнила это ощущение — как она лезет вверх по ржавой лестнице, как дрожит разогретый металл. Помнила внутреннее напряжение от того, что она делает запретное, от того, что Маттиас доверяет ей.

— Смотри вверх, Вера. Просто смотри вверх.

Она послушалась его совета. Не опускала головы, пока они не забрались на чуть скругленную верхушку башни, где высота скрутила ее желудок в узел страха и возбуждения.

Маттиас показывал ей все. Колокольню в деревне за несколько километров. Луга, которые дядя Харальд унаследовал после дедушки… а силосных башен у него, между прочим, втрое больше, чем у кого-нибудь еще. Северный лес далекой темной пилой вставал на горизонте. Она тогда вывернула голову и посмотрела на юг: там ничто не ограничивало обзор. Только лоскутное одеяло желтых и зеленых полей, до самого горизонта, а над ним — синее небо, казавшееся бесконечным. Она тогда в первый раз поняла, насколько велик мир. В первый раз ощутила это будоражащее чувство.

Птичье гнездо было сооружено из палочек, веточек и плотных пакетов из-под семян. Втиснутое между двумя потолочными балками, оно таилось под полуистертой жестью, которая защищала и от ветра, и от влаги, и от ворон. В гнезде лежали три зелено-бело-голубых яйца.

— Ястреб, — уверенно сказал Маттиас. — Они утаскивают кур и уток. Дядя Харальд говорит — фазанов тоже. Птицы-браконьеры. — Он презрительно сплюнул и кивнул ей. Прошло несколько долгих секунд, прежде чем она поняла, чего он хочет. Чего ждет от нее.

Она потом поклялась, что никому ничего не расскажет, что все останется их тайной на веки вечные. Но когда они спустились и увидели младшего брата, который со всех ног бежал к дому, то поняли, что этому не бывать.