Андерс де ла Мотт - Конец лета

— Хорошо, что ты решила остаться, — продолжал дядя Харальд. — Семья многое для меня значит. Очень многое.

Пока они танцевали, дядя Харальд улыбался и кивал окружающим. Это раздражало Веронику — она чувствовала себя каким-то трофеем. Беглая племянница вернулась, и ее непременно следует всем показать.

— Да уж, тебе и впрямь важно продемонстрировать, какая крепкая у тебя семья.

— А это плохо? — Он все еще смотрел не на нее. — Разве есть что-то неправильное в том, чтобы хотеть блага своей семье?

— Конечно, нет. Ведь если человек не может заботиться о своей семье, то как он сможет позаботиться обо всем поселке? — Ее слова прозвучали язвительнее, чем она рассчитывала, и все же она в них не раскаивалась. Дядя Харальд посмотрел на нее, приподняв бровь.

— Вижу, ты унаследовала от матери и характер.

Веронике не понравился его тон, как не понравилась и мысль, что она стала пешкой в какой-то игре. К тому же в голове у нее начали вертеться слова, которые отец прошептал ей в волосы. И сразу вернулось то чувство, с автобусной остановки.

Музыка отзвучала, и отцовскому голосу наконец удалось договорить.

Девочка моя. Ты ведь не могла знать…

Чего она не могла знать? Чего они ей не рассказывают? Что скрывают?

Вероника сняла руку с дядиного плеча и сказала:

— Если ты так печешься о семье — может, посмотришь тогда, с кем и как танцует твоя жена.

Она повернулась и быстро зашагала прочь.

Вероника стояла возле ротонды, вдыхая вечерний воздух и страстно желая закурить, когда кто-то взял ее за локоть и потащил в сторону. Маттиас. Разодетый, волосы еще влажные после душа.

— Пошли. — Брат повел ее вокруг ротонды и не отпускал, пока они не остановились. — Какого черта ты творишь?

— В смысле?

— Этот твой Исак, или как его. Ты зачем его притащила? Совсем рехнулась?

Вероника понимала, что брат прав, но она была пьяна, а танец с дядей Харальдом привел ее в отвратительное расположение духа.

— Я хотя бы что-то попыталась сделать, в отличие от тебя!

— Что ты попыталась сделать? Чего ради ты вывалила все чужому человеку? Я же тебя предупреждал! А ты заявилась домой и предъявила этого типа папе. Я ведь тебе объяснял… — Он рассерженно покачал головой.

— Ну, я…

Маттиас, кажется, не желал слушать ее объяснений. Впрочем, у Вероники их и не было.

— Ты не знаешь, как здесь устроена жизнь. Нельзя примчаться сюда, раскопать гору старого дерьма, а потом просто взять и уехать, предоставив мне убирать за тобой.

— Просто взять и уехать? Значит, так ты теперь говоришь — «просто взять и уехать»?! Ты же сам смылся отсюда и бросил меня одну. Или это у тебя вытесненное воспоминание?

Маттиас удивленно взглянул на нее. Вскинул руки в оборонительном жесте.

— Черт возьми, да это было пятнадцать лет назад. Почти в детстве. Детские идеи, детские мечты.

— Ты же обещал. — Вероника сама услышала, что говорит, как подросток. Маттиас вздохнул.

— Ты не понимаешь…

— Еще как понимаю. Ты обещал, что мы уедем отсюда вместе. — Она кивнула на ротонду и праздник, который все продолжался. — А вместо этого дал им вцепиться в себя. Сесилии, дяде Харальду, папе.

— Ты не понимаешь, Вера. — Маттиас опять вздохнул, покачал головой.

Он достал пачку и предложил ей сигарету. Зажег обе своей зажигалкой. Они в молчании затянулись.

— Никто не заставлял меня возвращаться сюда, — сказал он. — Я сам так захотел.

Вероника смотрела на брата, пытаясь понять, не шутит ли он, или того хуже — не врет ли. Так и не поняла.

— Я знаю, что ты сейчас скажешь. Знаю, что ты думаешь. Поэтому мне так трудно разговаривать с тобой. Ты все время судишь меня. — Он снова затянулся. — Да я черт знает как устал стыдиться того, что остался здесь. Устал чувствовать, что должен оправдываться перед тобой.

— Ты сам говорил — в Стране теней рождаются люди двух типов, — огрызнулась она. — Те, кто остается, и те, кто уезжает. Мы должны были уехать вместе!

— Мне было восемнадцать. Что я знал о жизни? Уехать или остаться, мы или они. Так человек смотрит на мир в юности. Когда еще не прожил достаточно, чтобы начать понимать, как все устроено.

Вероника скрестила руки на груди и зло глянула на него.

— Если ты родился в деревне, то в городе ты уязвим, — продолжал он, отвернувшись. — На тебя смотрят, как на ископаемое. Говорят, что тебе не хватает амбиций, что у тебя нет воображения, что ты боишься перемен и что ты тайный расист. Приходится выслушивать идиотские шуточки насчет поросячьего визга под банджо. Словно все настоящее, умное и важное есть лишь в городах. Словно именно там идет жизнь, а вне городов ее просто нет, она вынесена за скобки. — Он повернулся к ней. — Ты тоже так думаешь?