Брэд Мельтцер - Трюкач

Зиг достал из кармана пистолет Нолы. Его так и подмывало выкрикнуть предупреждение, чтобы напугать незваных гостей, хотя, говоря по правде, пугать их ему вовсе не хотелось.

Взведя курок и положив палец на спуск, Зиг быстро зашагал по проходу, держась левой стороны, чтобы не попасть в поле зрения видеокамеры под потолком. С противоположного конца лавки за ним наблюдал клоун Бозо. В тыльной части магазина, в отличие от фасадной, камер не было. Чем бы Цезарь ни занимался в подсобке, он не желал оставлять улики. Но главное, если там кто-то есть, Зиг сможет подкрасться незамеченным.

На счет «три» , мысленно решил он, замерев на пороге. Затаил дыхание и покрепче обхватил рукоять пистолета. Один… два …

Ворвавшись в помещение, Зиг вскинул оружие. Просторное складское помещение со времени его последнего визита не изменилось. Стопки картонных коробок, ящики для перевозки яиц, набитые старыми наборами для фокусов, – и больше ничего.

На полу кровавый след отклонялся влево, в сторону крохотного рабочего кабинета. Из дверного проема торчали старческие ноги в слаксах и черных ортопедических туфлях.

– Нет-нет-нет, – пробормотал Зиг.

Он подбежал к Великолепному Цезарю. Затылок старика превратился в мокрую кашу из волос и осколков костей. Цезарь лежал лицом в луже собственной крови. Кровь была повсюду – на кресле, на ручках выдвижных ящиков стола, четкий красный отпечаток ладони, напоминающий детский рисунок, остался даже на кожаном пресс-папье.

Хозяина лавки никто не тащил, он дополз сюда сам.

Зиг не раз наблюдал такое в Довере: солдат с оторванной челюстью и без ног полз две мили до базы, чтобы умереть в своей кровати. Никто не цепляется за жизнь с таким упорством, как обреченные на смерть.

Зиг еще раз осмотрел кровь на кресле, столе и даже пресс-папье. Что заставило Цезаря ползти так далеко?

Он перевернул тело на спину. На губах лежащего лопнул пузырь слюны, смешанной с кровью. Старик еще дышал.

– Цезарь… Цезарь, вы меня слышите?

Старый фокусник не пошевелился, однако глаза его все еще были открыты, реагировали на свет. Кожа сделалась серой, как шкура слона. Недолго осталось.

– Цезарь, если вы меня слышите, моргните!

Старик не моргнул и только смотрел на Зига с выражением величайшего покоя. На лице – никаких следов страха. Он знал, что умирает.

Зиг хотел было что-то сказать, как заметил…

Цезарь держал в руке какой-то предмет – квадратный, серебристого цвета. Фотографическая рамка. Старик прижимал ее к груди. Вот ради чего он полз.

– Кто это? Вы? – спросил Зиг, потянув на себя рамку.

Цезарь одними глазами сказал «да», но не отпустил предмет.

Хотя рамка была измазана кровью, Зиг смог разглядеть изображение – поблекшая цветная фотография восьмидесятых годов: пожилая пара на борту круизного лайнера. Волосы мужчины гуще и темнее, но вне всяких сомнений на фото – сам Цезарь, обнимающий за талию какую-то женщину.

Характерная для круиза поза, спасательный круг с названием корабля «Си Дрим» на заднем фоне. Судя по внешности, Цезарь в то время был настоящим бычарой, на котором едва сходилась гавайская рубаха. Господи, а смеется-то как – во весь рот… камера запечатлела момент счастья.

– Жена? – спросил Зиг, вспомнив похожую фотографию с собственной супругой, сделанную во время круиза по случаю его тридцатилетия на речном пароходе в Нью-Орлеане.

Стал бы он сам ползти через весь дом, чтобы последний раз взглянуть на такой же снимок? Вряд ли.

– С-самолет… – булькая, произнес Цезарь.

Его лицо омрачила печаль.

– Вы не виноваты. Вы не могли знать.

Цезарь покачал головой.

– Я… я знал, что он… – Старик силился выдавить из себя слова, – я говорил… что Гудини… говнюк.

– Это все из-за меня. Это я убедил вас передать ему сумку. Я виноват. Простите меня, Цезарь!

Старик опять покачал головой. Он пытался что-то сказать, язык его не слушался. Лицо приняло сердитый вид. Нет, скорее раздосадованный, потом раздраженный и наконец обреченный. Эмоции быстро сменяли одна другую. Зиг наблюдал подобное явление, много лет назад работая в больнице. Лицо человека на смертном одре выдает каждую мысль, все фильтры отключаются, глаза превращаются в открытую книгу страстей и движений духа. Каждая законченная мысль пробегает по синапсам, как разряд молнии. Говорят, перед глазами умирающего проносится вся жизнь. И его реакция на эти мысли становится видна всем.

Дыхание Цезаря замедлилось. Кожа стала совсем серой, похожей на оконную замазку. И тут вдруг… он улыбнулся, даже засмеялся.