Бернар Миньер - Сестры [litres]

вопила из колонок «Аркейд файр». Ну да: змей тоже хотят, как и все остальное. Сколько душе угодно, в изобилии. После меня – хоть потоп. «Это просто глупое совпадение», – твердил себе Сервас. Смутное сходство со старым делом двадцатипятилетней давности.

Вдруг он сморщился и схватился рукой за правую щеку. На несколько секунд его пронзила острая боль в верхнем коренном зубе. С этой болью обычно не мог справиться никакой парацетамол.

– Как имя жертвы? – спросил он, вовсе не уверенный в том, что хочет услышать ответ.

– Амалия Ланг. Кажется, ее муж пишет полицейские романы.

Над все той же высокой зеленой изгородью, что и двадцать пять лет назад, еще до того, как въехать в ворота, они увидели свет красно-синих проблесковых маячков на крышах полицейских машин. Он вспыхивал в сырой ночи и отражался на низких серых тучах. Ворота выглядели по-новому. Теперь в переговорное устройство была вмонтирована большая видеокамера. Кроме полицейских машин, во дворе стояли еще две пожарные и «Скорая помощь».

Сервас непривычно медленно вылез из автомобиля. Со времен «дела Первопричастниц» он не видел ни дом, ни двор, но узнал все сразу, словно был здесь только вчера. С необычной, его самого удивившей четкостью у него перед глазами возникла картинка: Эрик Ланг в синем джемпере и белых полотняных брюках толкает перед собой газонокосилку. Тогда на дворе стоял жаркий и дождливый май… Две девушки, найденные мертвыми возле университетского кампуса, и студент, который повесился у себя в комнате. Его первое настоящее дело закончилось полным фиаско.

Он подумал о Ковальском. Его тогда сразу куда-то перевели, и Сервас больше о нем ничего не слышал.

– Ты в порядке? – спросил Эсперандье, стоявший рядом.

Заместитель дожидался, пока он выйдет из ступора.

– А пожарные машины зачем? – поинтересовался Мартен.

– Должно быть, из-за змей, – отозвался Венсан.

Серваса передернуло. Он снова увидел, как Эрик Ланг раздевался перед следственной группой, увидел его кожу, всю в чешуйках. Манжен тогда назвал его «человек-змея»… Манжен сунул себе в рот пистолетное дуло в 1998-м, когда его бросила жена, увезя обоих сыновей, а фининспекция обнаружила на его банковских счетах солидные поступления. Он застрелился у себя в кабинете, и – после приезда судмедэксперта и научной группы – пришлось вызывать бригаду по очистке помещений.

У входа в дом их остановил охранник.

– Не советую сейчас туда заходить, еще не всех тварей отловили.

Сервас вытянул шею и увидел, что по дому бродят техники, похожие на космонавтов в белых комбинезонах.

– Замечательно, – сказал он, обходя патрульного.

В доме ничего не изменилось. Даже электрогитара висела на месте. Разве что вместо телевизора старого образца появился домашний кинотеатр c экраном в 250 сантиметров, со считывающим устройством блю-рей, декодером, игровой консолью «Икс-бокс», а стереоканал заменила система SSB. Мартен двинулся вперед с осторожностью солдата, попавшего на вражескую территорию. И каждый его шаг перекликался с шагами, сделанными очень давно в тех же обстоятельствах. Вдруг он увидел Ланга. Тот сидел на полу, наклонившись вперед, а санитар накладывал ему повязку на затылок. Писатель, несомненно, постарел, а может быть, всему виной тяжелая ночь, которую он провел, страх и усталость…

Сервас подумал, что и у него самого сейчас мало общего с тем длинноволосым идеалистом, каким он был тогда. Тридцать первого числа прошедшего декабря ему исполнилось сорок девять. Он отметил день рождения с Марго и ее парнем, с Венсаном, Шарлен и Гюставом. И тогда его поразила мысль, что ведь и он, как и земной климат, тоже приблизился к точке невозврата. К той самой, после которой уже ничего не меняется. В двадцать лет Мартен мечтал стать писателем, но всю жизнь пробыл сыщиком, легавым. Сыщик и на пенсии все равно остается сыщиком. Он сейчас – то, что он есть. Куда же подевались мечты? Бо́льшая часть их так и не сбылась. Были молодость, грезы, иллюзии, и жизнь представлялась миражом, сверкающим всеми цветами радуги… Бюро путешествий по яркой рекламе продало тебе, парень, жилье, которое на поверку оказалось очень далеко от того, что представлено в буклете… И что-то не видно ни одного бюро по приему претензий…

На первый взгляд Ланг чуть поправился, но весьма умеренно. В волосах, по-прежнему густых, серебрились седые пряди. Под глазами появились мешки, а нижняя часть лица казалась немного обрюзгшей – может, потому, что он сидел, упершись подбородком в грудь, чтобы открыть затылок санитару. Романист не заметил их присутствия. Могло и так случиться, что во всей этой кутерьме он не узнал в Сервасе того молодого следователя, который вместе с другими так долго допрашивал его в те далекие годы. Интересно, какое воспоминание осталось об этих часах у писателя… Позабыл он о них или, наоборот, они до сих пор его тревожат?