Бернар Миньер - Сестры [litres]

– Как пожелаешь, – бросил Ковальский ледяным тоном и вышел.

Когда Мартен выходил из кабинета, чтобы присоединиться к группе, внутри у него все словно узлом завязалось. Манжен встретил его презрительным взглядом, Ко даже не посмотрел в его сторону, и только Сен-Бланка поздоровался как ни в чем не бывало. Сервас догадался, что Ланг провел скверную ночь. Землистое лицо и темные круги под покрасневшими глазами выдавали нехватку сна. Писатель полностью растерял всю свою вчерашнюю гордость и заносчивость. Мартен знал, что новые камеры для задержанных в подвале были гораздо чище камер в старом здании. Но и здесь бывали ночи, когда из-за пьяных, из-за мелких стычек по причине взыгравшего тестостерона и визга проституток с площади Байяр камеры превращались в настоящий человеческий зверинец, и уснуть там было почти невозможно. Для неподготовленных умов – в основном для обычных горожан, в чем-то не поладивших с полицией, – такое окружение при долгом общении вполне могло стать посвящением в ряды преступников. «Машина, чтобы сломить невиновных и ожесточить виноватых, – подумал Сервас. – Литургия из воплей, проклятий, произнесенных сквозь зубы, из отчаяния, опасности и страха». Он знал, что последний час перед допросом тяжелее всех и что сейчас Ланг почти благодарен Манжену за то, что тот вызволил его из этих катакомб и поднял в кабинет. Имел ли писатель право на отдельную камеру или у Манжена хватило наглости поместить его в общую?

– Ну, как прошла ночь? – поинтересовался Ковальский.

На этот раз Ланг даже не отозвался. Он сидел в позе полного подчинения, ссутулившись и зажав в коленях руки.

– Похоже, сервис в номерах оставляет желать лучшего, – продолжил шеф группы, закуривая новую сигарету. – Хочешь закурить?

Ланга передернуло. Он помолчал, взвешивая «за» и «против» и явно соображая, нет ли тут ловушки. Потом все-таки согласился. Ковальский вытащил пачку «Голуаза», зажег вторую сигарету и протянул ее писателю. Сервас заметил, с каким наслаждением тот, закрыв глаза, сделал первую затяжку.

– Мы проверили твои банковские счета. И обнаружили некоторые странности.

Ланг открыл глаза.

– Вот уже четыре года ты каждый месяц снимаешь крупную сумму наличными. И сумма эта каждый год возрастает. С тысяча девятьсот восемьдесят девятого года она более чем удвоилась.

– Я трачу свои деньги так, как мне нравится.

– Интересно, что ты поставил рядом два слова: деньги и нравится [15] Здесь игра слов, которая может быть непонятна русскому читателю. Ланг употребляет выражение ça me chante, т.е. мне нравится, но слово chanter входит еще и в состав выражения faire chanter, т.е. шантажировать. , не находишь? Ведь ты же писатель и, несомненно, очень тщательно подбираешь слова… Почему ты их убил? – вдруг спросил Ковальский. – Потому что они тебя шантажировали?

Ланга словно слепень ужалил.

– Я их не убивал, – ответил он слабым голосом.

– И эти деньги ты снимал для них, ведь так? И нынче ночью ты снова от нас «отделался». Ты никогда не прерывал с ними контакт. И это из-за денег ты подошел, когда они гуляли с Ролленом. И именно по этой причине ты попросил Роллена отойти…

Правой рукой Ко открыл один из ящиков стола и порылся в нем. Когда рука снова показалась на свет божий, в пальцах у нее покачивался деревянный крестик.

– Узнаешь?

Ланг отрицательно помотал головой.

– Уверен? А вот я думаю, что узнаешь. Это тот самый крестик, что был на шее у Амбры, когда ее нашли, тот самый, что ты на нее надел… Платья, крестик…

Лицо у Ко смягчилось, и он одарил писателя почти сочувственной улыбкой.

– Ты убил их и при этом подумал, что, если воспроизведешь сцену из своего же романа, тебя заподозрят в последнюю очередь. Что же такое произошло, после чего они начали тебя шантажировать? Амбра была девственницей, значит, ты изнасиловал ее младшую сестру? Так или не так? Что произошло?

Сервас увидел, как у Ланга дернулось вверх-вниз адамово яблоко: он нервно сглотнул.

– Это так, Эрик? Горячо, верно?

Ковальский не сводил с писателя глаз. Сервас помимо воли подался вперед. Он буквально спиной чувствовал возникшее напряжение.

– Скажи, что горячо, Эрик, – не унимался Ковальский. – Ну, давай, облегчи душу.

Теперь все глаза нацелились на Ланга. И вдруг словно взорвалась целая цепь петард. Раздался громовой хохот. Раскатистый и оглушительный. Полный дерзости и всемогущей уверенности.

Запрокинув голову, Ланг хохотал во всю глотку. Потом повернулся к полицейским, расплылся в широкой улыбке и сделал вид, что аплодирует.