Бернар Миньер - Сестры [litres]

Когда они вышли во двор, Мартен повел его к тому месту, где припарковал машину. Туда можно было пройти напрямик, мимо камер предварительного заключения – там имелась дверь, ведущая от камер на подземную парковку, – но это привлекло бы излишнее внимание. Над строгим фасадом комиссариата сияла луна, отражаясь в темных окнах. Сервас открыл пассажирскую дверцу и затолкал Ланга в машину.

– Куда мы едем? – повторил писатель.

– Заткнись.

Две минуты спустя они свернули на бульвар, взяли направление на восток, проехали вдоль канала, мимо освещенных окон жилых домов, свернули на авеню де Лион и выехали на северную рокаду, ведущую в Альби.

С минуту Ланг молчал. Он казался напуганным. Когда же они достигли окраины города и влились в поток автомобильных фар пригородного шоссе, снова подал голос:

– Вы объясните мне наконец, куда мы едем?

Сервас не ответил. Он сунул пистолет в кобуру и теперь постоянно чувствовал под кожаной курткой присутствие оружия. Мобильник Мартен выложил на панельную доску. Они уже выехали на платную магистраль А68, автостраду, которая петляет между холмов, как русло реки, и двигались на север, в направлении Гайяка и Альби, когда экран телефона засветился и раздался сигнал, похожий на звонок старого телефона.

– Он в машине? – спросил Рене Мандель.

– Да.

– Передайте ему трубку.

Сервас протянул телефон Лангу, и тот взял его руками в наручниках.

– Алло?

Последовало молчание.

– Да, это я… Кто… Кто вы?… Мандель, это вы? Черт побери, что на вас нашло?

Сервас на секунду оторвал глаза от дороги, чтобы внимательно посмотреть на профиль писателя, слабо освещенный приборной доской. Вид у него был напряженный и нервозный. Ланг слушал, не перебивая.

– Ничего не понимаю, – сказал он через минуту. – Чего вы хотите?

Голос у него звучал растерянно и удивленно. Он выслушал следующую тираду своего фаната.

– Подождите… я не понимаю, чего вы от меня хотите, но… но я не собираюсь бежать… Нет… Я же вам сказал: я не хочу… Вы с ума сошли, Мандель… я… никуда не побегу, вы меня поняли?

Ланг снова слушал, и Сервас начал улавливать в трубке визгливый голос Манделя, который звучал все громче и громче.

– И не настаивайте, Мандель, я на это не пойду! Вы должны освободить мальчика!

В трубке что-то затрещало, потом Ланг повернулся к Сервасу и протянул трубку ему.

– Он хочет поговорить с вами.

– Я слушаю, – сказал Мартен.

Голос в трубке был полон ярости:

– Привезите этого идиота с собой!

– Вы же слышали: он сказал, что не собирается бежать. Отпустите моего мальчика, Мандель.

– Заткнитесь и слушайте, что я вам говорю! Выезжайте из Лавора! Дальше езжайте по шоссе Д-двенадцать. Там может не быть сети, поэтому я сразу даю вам все инструкции. И мой вам совет: никому не сообщайте, где вы находитесь.

Сервас положил телефон и увидел, что Ланг пристально на него смотрит.

– Почему вы так поступили? – спросил писатель.

– У него мой сын…

По всей видимости, это не слишком убедило Ланга – скорее, наоборот.

– Этот тип – ненормальный, вам известно?

– Благодарю, я и сам понимаю, что нормальный человек не станет себя вести подобным образом.

– И что вы собираетесь делать?

– Пока лишь то, что он мне говорит.

– Я не хочу быть в это замешан.

– Вы уже замешаны…

– Я настаиваю, чтобы меня вернули в камеру.

– Я же вам сказал, заткнитесь…

– Вы… Вы не имеете права меня заставить ехать с вами… Мой адвокат вышибет вас из полиции, и вы останетесь без работы и без права на восстановление…

– Еще одно замечание, Ланг, и я выстрелю вам в колено.

На этот раз писатель от высказываний воздержался.

Луна освещала лесистые холмы, которые проступали на фоне темного неба, как на китайской гравюре. В низинах лежал туман, а опушка леса, когда они проезжали мимо, пожарищем вспыхивала в свете фар. После Лавора дорога стала гораздо мрачнее, и свет появлялся только в одиноко стоящих фермах.

Сервас спрашивал себя, как можно жить в такой местности, в этой мертвой ночной тишине, когда кажется, что время до утра просто останавливается? Зимой в этой темноте есть что-то пугающее.

С болью в сердце, вцепившись руками в руль, Мартен ехал, куда велел Мандель. Он непрерывно думал о Гюставе. Где сейчас его сын? Вдруг он связан, а во рту у него кляп? Наверное, ему страшно… Неизвестно еще, как с ним обращаются… Сервас вспомнил, каким был мальчик в палате австрийского госпиталя после операции. Как ему было страшно за сына, как боялся он за его жизнь. Вот и теперь им овладел тот же страх, и точно так же все сжалось внутри.