Линкольн Чайлд - Город вечной ночи [litres]

Д’Агоста понял, что ему нужно переориентироваться. В конце концов, Пендергаст ведь не раскрылся, не сказал определенно, что считает Адейеми святой. Он только дал понять, что они смотрят на вещи не под тем углом. Возможно, в ее биографии не ряд скрываемых мелких проступков, а одно, но воистину ужасное деяние. Скрыть такое гораздо легче, а обнаружить заведомо труднее, но стоит выйти на него – и готово.

Из раздумий его вывел звон фарфоровой посуды: Лора накрывала обеденный стол. Оставив недопитое пиво, д’Агоста пошел помогать ей. За последние несколько минут он обнаружил, что у него разыгрался аппетит. Он забудет на какое-то время об этом деле, насладится обществом жены и ее кулинарным искусством… а потом вернется в штаб и начнет обдумывать новые ходы.

Из своего кресла Изабель Альвес-Ветторетто наблюдала за шефом, который изучил три листка бумаги, принесенных ему Брайсом Гарриманом, и принялся их перечитывать.

Она посмотрела на Гарримана оценивающим взглядом. Альвес-Ветторетто, как никто другой, умела анализировать людей. Она чувствовала смесь противоречивых эмоций, одолевающих репортера: тревогу, праведный гнев, гордыню, вызов.

Озмиан закончил читать второй раз и, перегнувшись над массивным столом, протянул предполагаемую статью Альвес-Ветторетто. Она прочла текст с некоторым интересом. «Значит, репортер проделал домашнюю работу», – подумала она. Альвес-Ветторетто изучала биографии великих завоевателей в мировой истории, и теперь она вспомнила цитату из Юлия Цезаря: «Если я потерплю неудачу, то лишь из-за гордыни».

Она аккуратно положила листы на край стола. В тот короткий промежуток времени между уходом Пендергаста и появлением Брайса Гарримана Озмиан вел себя необычно: тихо сидел за своим компьютером, о чем-то сосредоточенно размышляя. Но теперь его движения стали быстрыми и экономными. Альвес-Ветторетто поймала безмолвный взгляд Озмиана. Понимая, что означает этот взгляд, она встала и вышла из кабинета.

То, что она собиралась сделать, было тщательно спланировано, и, чтобы привести план в действие, понадобилось всего пять минут. Когда она вернулась, Гарриман с торжествующим видом клал на стол Озмиана другой лист – копию заверенных письменных показаний, данных свидетелем в Массачусетсе.

Теперь говорил Озмиан, а Гарриман слушал.

– Итак, этот «контршантаж», как вы его называете, состоит из трех частей, – ровным голосом произнес Озмиан, показывая на черновик статьи. – Вы подробно изложили здесь события тридцатилетней давности, происходившие на глазах у толпы прихожан и состоявшие в том, что я явился в церковь Богоматери Милосердия и избил отца Ансельма до потери сознания. И у вас имеется заверенная копия этих показаний.

– Да, все точно.

Озмиан наклонился над столом:

– На общественное мнение мне наплевать. Однако я вынужден признать… – И тут он на миг запнулся. Его ярость куда-то подевалась, на лице появилось обескураженное выражение. – Я вынужден признать, что совету директоров «ДиджиФлад» может не понравиться, если эта информация утечет и бросит тень на компанию. Поздравляю вас и ваши следовательские таланты.

Гарриман с достоинством принял похвалу.

Озмиан развернулся в своем кресле, уставился на несколько секунд в огромное окно, затем снова повернулся к Гарриману:

– Похоже, мы попали в патовую ситуацию. Давайте поступим так. Я сниму с вас ложное обвинение, переведу деньги назад на счет фонда Шеннон Круа и представлю это как банковскую ошибку. А вы за это перед уходом отдадите мне оригинал нотариально заверенных показаний и согласитесь не публиковать ничего о том, что случилось в церкви Богоматери Милосердия.

Пока Озмиан говорил, Альвес-Ветторетто отмечала про себя, что Гарриман чуть ли не светится. Он раздулся в своем кресле, как павлин, распустивший хвост.

– А что касается моих репортажей об убийстве?

– Я убедительно прошу вас, как мужчина мужчину, больше не пачкать имя моей дочери. После нее произошло достаточно убийств, чтобы вам было чем занять свое перо.

Гарриман с мрачным видом выслушал это. Когда он заговорил, его голос звучал очень весомо:

– Я попытаюсь. Но должен вам сказать, что, если появится общественно значимая информация о вашей дочери, мне придется написать об этом. Вы, конечно, понимаете?

Озмиан открыл рот, словно хотел возразить, но так ничего и не сказал. Он чуть ссутулился в своем кресле, лишь слабо кивнув при этом.