Линкольн Чайлд - Город вечной ночи [litres]

– Хорошо.

– Вы знаете, о чем я говорю, верно? Пришло время прихлопнуть его, прихлопнуть, как комара. Я хочу, чтобы этот грязный пасквиль стал последним, что напишет этот мерзавец о моей дочери.

– Я понимаю.

Озмиан посмотрел на свою помощницу:

– Вы действительно понимаете? Я не имею в виду просто напугать его. Я хочу, чтобы он был нейтрализован.

– Я вам гарантирую.

Губы на узком лице Озмиана дрогнули в неком подобии улыбки.

– Я предполагаю, что после нашего прошлого разговора вы продумали надлежащий ответ.

– Конечно.

– И?..

– У меня есть кое-что исключительное. Нечто такое, что позволит не только достичь желаемой цели, но и выполнить это с иронией, которую вы оцените.

– Я знал, что на вас можно положиться, Изабель. Расскажите мне, что у вас на уме.

Альвес-Ветторетто начала объяснять, Озмиан откинулся на спинку кресла, слушая ее бесстрастный, четкий голос, рассказывающий о самом аппетитном плане. По мере того как она говорила, улыбка вернулась на его лицо, только теперь это была искренняя улыбка, которая задержалась надолго.

Брайс Гарриман начал подниматься по ступенькам главного входа в здание «Нью-Йорк пост», потом остановился. За последние годы он тысячи раз поднимался по этим ступеням. Но сегодня утром все было как-то иначе. Сегодня утром, в день подарков, его вызвали в кабинет редактора Пола Петовски на незапланированный разговор.

Это было необычно. Петовски не любил разговоры – он предпочитал стоять посреди отдела новостей и выкрикивать команды с пулеметной скоростью, раздавая сотрудникам газеты поручения, задания и указания, словно разбрасывая конфетти. Из своего опыта Гарриман знал, что Петовски вызывает к себе в кабинет всего по двум причинам: либо устроить разнос, либо уволить.

Он преодолел последние ступеньки и вошел через вращающиеся двери в холл. Не в первый уже раз после вчерашнего дня его посещали сомнения в связи с этой статьей и гипотезой, ее породившей. Нет, естественно, статья была проверена и одобрена перед публикацией, как и ее продолжение, но по испорченному телефону до него дошло, что публикация вызвала сильную реакцию. Но какого рода реакцию? Произвела не тот эффект, какой ожидался? Вызвала ответный удар? Гарриман шагнул в кабину лифта, мучительно сглотнул слюну и нажал кнопку девятого этажа.

Он вошел в отдел городских новостей – там стояла необычная тишина. Для Гарримана тишина имела зловещий скрытый смысл, она словно наблюдала, слушала, будто сами стены ожидали какого-то происшествия. Господи боже, неужели он и вправду жутко накосячил? Его версия казалась такой убедительной, но он ведь и прежде иногда ошибался. Если его попросят из «Пост», ему придется уехать из Нью-Йорка, чтобы найти работу в журналистике. А поскольку газеты повсюду теряют тиражи и сокращают расходы, найти другую работу даже с его репутацией будет ох как нелегко. Хорошо, если возьмут куда-нибудь освещать собачьи гонки в Дубьюке.

Кабинет Петовски находился в заднем конце огромного помещения новостного отдела. Дверь была закрыта, жалюзи на окне опущены – еще один плохой знак. Гарриман петлял между столами, обходил людей, делавших вид, что они ужасно заняты, но все равно не мог отделаться от ощущения, что стоит ему пройти, как все принимаются сверлить глазами его спину. Он посмотрел на часы – десять. Назначенное время.

Он подошел к двери и неуверенно постучал.

– Да? – раздался хрипловатый голос Петовски.

– Это Брайс, – сказал Гарриман, изо всех сил стараясь не пустить петуха.

– Входите.

Гарриман повернул ручку, толкнул дверь, шагнул внутрь и остановился. Он даже не сразу понял, что видит перед собой. В маленьком кабинете оказалось полно народу: там был не только Петовски, но и его босс – заместитель главного редактора, потом ее босс – главный редактор – и даже сам Уиллис Бивертон, старый, раздражительный издатель. Увидев Гарримана, все они разразились аплодисментами.

Словно во сне, он слушал эту овацию, чувствовал, как ему пожимают руки, похлопывают по спине.

– Блестящая работа, сынок, – сказал издатель Бивертон, обдав его сигарным выхлопом. – Просто блестящая!

– Вы в одиночку удвоили наш розничный тираж, – подхватил Петовски, и его привычный хмурый взгляд сменила скупая улыбка. – Это лучший рождественский номер, какой у нас был почти за двадцать лет.

Несмотря на ранний час, кто-то открыл бутылку шампанского. Последовали тосты, рукоплескания и панегирики. Короткую речь произнес Бивертон. Потом они выстроились в очередь, и каждый, подходя к Гарриману, поздравлял его и уступал место следующему. Через минуту кабинет опустел – остались только Гарриман и Петовски.