Франк Тилье - Лука, или Темное бессмертие

Но есть сила, которая превосходит волю, – инстинкт выживания. Его власть, идущая из глубины времен, оторвала Николя от раковины и отбросила назад. Огромный глоток воздуха проник в трахею, и он, согнувшись, зашелся в кашле.

Что с ним произошло? Глаза наткнулись на отражение в зеркале. Он все еще был здесь и вполне живой. Даже слишком живой, а вот Бертран и Флоранс, вернее, их тела покоились в плену своих прозрачных гробов.

Их необходимо найти как можно скорее, даже если случилось худшее. И любой ценой поймать Ангела, чтобы у близких и родных жертв появился смысл продолжать жить. Чтобы сами они не закончили погребенными заживо. И это опять был вопрос выживания.

Коп вытирался, когда вдруг уловил хлопок на другом конце баржи. Он вышел из ванной, быстро пересек комнату и бросил взгляд вперед: дверь хлопала от ветра.

Он двинулся дальше, поднялся по ступенькам и обнаружил на полу у порога маленькие лужицы воды. Следы ног. А еще дальше, на краю понтона, под дождем исчезала тень. Николя кинулся за ней, пролетев по плавучим мосткам в акробатическом прыжке.

Силуэт исчезал за деревьями. Он прибавил скорость и решительным жестом положил руку на плечо хрупкой фигурки, когда та уже оказалась на краю паркинга.

– Николя…

Мокрая, дрожащая Одри с черными подтеками туши на щеках прижалась к нему и заплакала.

Он обнял ее, и сердце у него в груди вскипело. После Камиль он еще ни разу так крепко не обнимал женщину.

– Я не хочу оставаться одна, – пролепетала она ему в плечо. – Ни этой ночью, ни после того, что произошло.

Бледный свет струился из окошек баржей – зрелище и грустное, и прекрасное. Он привел ее внутрь, пошел за полотенцами. В гостиной Одри как завороженная смотрела на свечи. О чем она думала? Николя спросил себя, возвращалась ли она домой или так и бродила по Парижу, пытаясь утишить боль. А раз уж она не двигалась, он провел полотенцем по ее волосам, потом по плечам. Наконец она сняла куртку и укуталась в мягкость махровой ткани.

– Они должны жить, Николя. Флоранс и Бертран не могут так умереть.

Значит, она знала, что видео прервалось еще до наступления конца. Возвращалась ли она в Бастион после своего поспешного ухода? Или позвонила Шарко? Одри казалась совсем разбитой, внутренне сломавшейся. Николя это было знакомо: жестокость столкновения, утрата контроля в момент, когда ты уязвим, вихрь, уносящий тебя в поток неуправляемых эмоций, словно чтобы оградить от неистовства этого мира.

– Что же такое страшное случилось с тобой, Одри? Какие кошмары ты пережила на Юге, что приехала сюда одна?

Она не ответила, но стала искать его губы. Николя хотел бы ее оттолкнуть, сказать, что она совершает ошибку, что все идет слишком быстро, что ее привело сюда отчаяние, но у него не осталось ни сил, ни желания. Она была здесь и целовала его в этом холоде, чтобы вырваться, убежать от мира. Она твердила: «Николя», и только это было важно.

Одри задула свечи, и лишь мерцание бурной реки скользило по их силуэтам. Как творение бездны, она стремилась к мраку и в своем порыве, в жаре поцелуев и шорохе снимаемой одежды, увлекла Николя к постели. Они не обменялись ни словом. Говорить – значит размышлять. А ни один из них размышлять не желал.

Николя погрузился во тьму, в глубокую, холодную беззвездную ночь, куда доступ Камиль был закрыт. И все же он чувствовал ее здесь, склонившуюся над его плечом, но на этот раз желание превозмогло ее призрачное присутствие. Гормоны распространялись по его венам как героин, он ощущал столь неистовые толчки, столь мощные волны наслаждения, что стиснул Одри, словно удав, овившийся вокруг добычи, чтобы лишить ее кислорода.

И чем крепче он ее сжимал, тем теснее льнула к нему она сама; впившись пальцами в спины, два распаленных тела катались в простынях, покачивающихся в такт судну, она снизу, он сверху, или наоборот, напоминая две части кузнечных мехов. Не было ни единой секунды, когда они вгляделись бы друг другу в лица, распознали их выражение, потому что в ту ночь не могло быть света, ни снаружи, ни в их сердцах, и заниматься любовью среди этих вод стало возвращением к истокам мира, их мира, и, конечно же, единственным способом сохранить себе жизнь, когда вокруг витает смерть.

Позже Николя сел на край постели, переводя дыхание. Одри прильнула к нему, укрытая по шею одеялом. Она молчала, только гладила его, поводя маленькими ладошками по его бедрам. Несмотря ни на что, возможно, в момент, который мог бы стать одним из самых тяжелых в его карьере копа, а то и во всей его жизни, Николя чувствовал себя как никогда живым.