Ирина Кошман - Силки на лунных кроликов

Мысль эта заставила его немного приободриться. Ведь он привез девочку сюда, к себе домой, остановил кровь. Теперь нужно было избавиться от велосипеда. Вернее, того, что от него осталось. И избавиться от обивки.

На работу сегодня он уже не выйдет. Не такая уж это и редкость, чтобы профессор не вышел на прием экзамена. Ему быстро найдут замену, да и студенты будут счастливы. Он позвонил в деканат и сказался больным. Квалификация его была слишком высока, чтобы допустить мысль о лжи. У него есть пара дней, чтобы всё исправить.

Профессор бросил искорёженный детский велосипед в багажник, закрыл машину и вернулся в дом.

Сейчас настенные часы показывали двадцать минут второго. Он удивился тому, куда могло так стремительно деться время. Закатилось ли оно за диван? Разбилось, словно хрустальная ваза, упав с высокой полки? Теперь его осколки поблескивали на лбу этой маленькой девочки. Пухлые белые ручки лежали вдоль тела. Она походила на фарфоровую куклу. Профессор помнил, что в детстве у его матери была такая. Она никому не позволяла к ней прикасаться. И от этого желание потрогать ее становилось только сильнее.

И он потрогал. Да так, что кукла рассыпалась на мелкие осколки. Тем вечером он надолго слег в постель, потому что мать отделала его так, что живого места не было. Но это было нормально. Хорошие матери никогда не поступают плохо. Всё, что они совершают, – это добродетель.

И он зарубил себе это на носу.

Девочка размеренно дышала. Он аккуратно взял ее под голову, чтобы рассмотреть рану. Но волосы слиплись от крови, и теперь никак не удавалось их распутать.

Он снова намочил полотенце и постарался очистить волосы. При каждом касании полотенце становилось алым. Наконец, добравшись до рассечения на голове, он убедился, что рана не была такой глубокой, как ему представлялось. Сколько же крови может вытечь из головы при таком пустяковом порезе?

Профессор точно не мог знать, пустяковая ли рана, ведь он преподавал философию и литературу, но не медицину. Но в аптечке всегда держал нужные средства. С тех пор, как жена ушла от него, забота о самом себе входила в перечень его обязанностей. Он сам готовил, сам стирал, сам убирал, сам платил за маленький домик за городом, сам заправлял машину, сам себя утешал. Иногда даже говорил сам с собою. Но от одиночества его любовь к студентам всегда только усиливалась. Часто он спускал им даже самые вредные выходки. Но иногда, оставаясь в тишине, рвал на себе волосы, кричал в закрытые окна, метался по дому, пока не падал без сил.

Теперь ему не было грустно. Было страшно. Он испытывал внутренний трепет. Но не грусть. Профессор аккуратно обрабатывал рану перекисью водорода, затем заклеил пластырем и обвязал голову бинтом. Под носом у девочки тоже запеклась кровь. Он аккуратно стер и ее. Желтый сарафан был почти чистым, и это было странно. Только несколько маленьких капель крови. Но каких только странностей не бывает!

Уже было совсем темно, когда профессор закопал велосипед под кустом малины. Земля там была рыхлая, свежая, словно пух, так что сделать это было совсем не сложно. Сперва он хотел просто выбросить его на свалку, но потом подумал, что это опасно. Почему он так подумал, если ничего плохого не делал? Он не мог ответить. И всё же пусть лучше будет покоиться под малиной.

Он содрал обивку с сиденья. Глупо было бы надеяться, что само сиденье осталось чистым. Поэтому пришлось сходить в ванную за отбеливателем и тщательно всё отмыть. Когда он закончил, перевалило уже далеко за полночь. Ветер всё так же гнул темные верхушки берез и стучался в окна, надеялся просочиться в дом.

К трем часам утра профессор рухнул замертво на пол от усталости. Некоторое время он еще сидел возле девочки, щупая ее пульс и прислушиваясь к дыханию. Может быть, стоило оставить ее там, может быть, так было бы лучше. Но он был хорошим человеком и глубоко в это верил. И он правильно сделал, что не оставил ее там, умирать на солнце. Он взял ее с собой, привез сюда. И теперь надеялся, что опасность позади.

Его маленький дом был окружен густой растительностью. На маленьком участке невозможно было вырастить картошку или капусту. Поэтому он решил, что по краям высадит кусты малины и ежевики, а в глубине сада несколько маленьких слив, яблонь и груш. На участках соседей красовались размашистые сосны, березы и клены, в ветвях которых всегда гудел ветер и путалось солнце, не доходя до земли. Он ненавидел это. Всегда ненавидел эту тень, этот полусумрак, эти гнилые листья у своего забора.