Стефан Анхем - Минус восемнадцать [litres]

– Меня зовут Йенни, – продолжила улыбающаяся медсестра, которая не ушла, а подошла к раковине и налила в кружку воду. – Я буду дежурить в отделении всю ночь. Если что-то понадобится, просто нажмите на тревожную кнопку. О’кей?

Жанетта опять кивнула.

– Хорошо. Тогда осталось только принять лекарство на ночь. – Женщина подошла к краю ванны. – Наверное, легче всего будет, если вы откроете рот и я дам вам таблетки.

На самом деле, Жанетта не могла понять, зачем ей еще больше наркоза. Разве они не накачали ее достаточным количеством химикалий? С другой стороны, она была совсем не против того освобождающего от ответственности тумана, в котором плыла. По ней пусть так будет всегда. Поэтому она послушалась Йенни и почти сразу же почувствовала, что это лекарство сильнее. Значительно сильнее. Но впереди была целая ночь, наверняка поэтому.

Медсестра еще раз улыбнулась, повернулась в Жанетте спиной и вышла из двери, не сказав ни слова. Но у нее не было сил волноваться. Люди теперь пошли такие странные. Словно все правила отменили, но это никого не трогает. Взять хотя бы велосипедистов, ей никогда они не нравились. Думают, что улицы принадлежат им…

Почему сестра опять вошла? Она что-то забыла? И снова эта фальшивая улыбка. Жанетта может держать пари, что медсестра – велосипедист. Это видно за версту. Но почему она села на край ванны? Почему она никак не может оставить ее в покое? Ей будут мерить давление? Поэтому она вынула ее руку из воды?

Но медсестра вовсе не собиралась мерить ей давление. Она хотела добраться до самой мощной вены на внутренней стороне запястья Жанетты. Найдя эту вену, она вонзила скальпель в тонкую кожу и сделала довольно длинный надрез, после чего в воду, от которой шел пар, потекла кровь.

Жанетта вздрогнула от боли и пробормотала что-то несвязное о велосипедистах, но у нее совершенно не было сил оказать сопротивление, когда медсестра подняла ее вторую руку и сделала на ней похожий надрез. Вода быстро окрасилась в розовый цвет, и Жанетта закрыла глаза и отклонилась назад, словно под воздействием всего этого наркоза поняла, что бороться бессмысленно.

В палате два мальчика уже спали крепким сном, и медсестра смогла спокойно снять с них наушники, выключить и отложить в сторону их планшетники, подоткнуть мальчикам одеяла и выйти из палаты.

Когда Фабиан вошел в совещательную комнату, мысленно он все еще находился дома в таун-хаусе на улице Польшёгатан и был полностью занят тем, что пытался воспринять слова Сони о разводе. На самом деле это совсем не явилось для него неожиданностью. Если оглянутся назад, последние четыре-пять лет они прямой дорогой шли именно к такому перепутью.

И, тем не менее, он не мог по-настоящему осознать это. В каком-то смысле ему все еще казалось, что речь идет не о них, а о ком-то другом. Они же обещали друг другу, перед друзьями и родственниками, что, чтобы ни случилось, их двое. Что как бы тяжело и трудно ни было, они все преодолеют. Конечно, он и сам думал о разводе, и не один раз, но никогда не считал это возможной альтернативой.

Утес и Лилья полным ходом перемещали все записи и фото на доске во всю стену. Они повесили новые фотографии из тайной комнаты насилия в подвале Халена и из могилы в его саду. Фото преступницы, когда она выдавала себя за Дину Ди, поместили под коллекцией фотографий различных альтер эго преступника.

Теперь на одной большой линейке времени в обратном порядке были отмечены известные им даты. От смерти Жанетты Даун этой ночью до смерти Криса Дауна и инсценированного утопления Петера Брисе на прошлой неделе, а оттуда до настоящей смерти Брисе два месяца назад и остальных предшествующих событий вплоть до смерти Халена полтора года тому назад.

Фабиан попытался обозреть всю информацию. Всех новых жертв, которые лежали в ряд. Преступницу, которая только что убила их единственного свидетеля и, похоже, так же чудовищно хорошо входила в роль, как и мужчина, с которым была в заговоре. Но у него ничего не получилось.

– А как же дети? – спросил он, пытаясь сформулировать. – Мы же должны… ради Тео.

– Фабиан, – ответила Соня, и ни один мускул у нее не дрогнул. – Через несколько недель будет два года, и мне с трудом верится, что он чувствует себя намного лучше от того, что мы продолжаем жить в этой лжи.

Он помнил каждое слово, будто оно высечено в камне. Значит, вот что осталось от их обещания. Ложь. Тонкая кулиса, которая отделяла их неудачные попытки создать уют и атмосферу любви от черной как смоль пропасти на другой стороне.