Олег Рой - Дважды два выстрела

Дома Арина устроилась в углу дивана — сладко дремлющий Таймыр шевельнул дымчатым ухом, вытянул подальше лапы, возложив их на так кстати возникшую рядом ногу, замурчал, засопел, зачмокал — и принялась заново, теперь уже максимально внимательно просматривать сделанные восторженным фотографом снимки с открытия выставки.

Нет, на самом деле снимал вовсе не автомат. Первые кадры, запечатлевшие еще пустую галерею, делались примерно раз в минуту-две и повторяли друг друга один в один. Потом слева — там располагалась дверь в служебную часть — появились девушки. Обе в свободных светлых одеяниях — не белых, а скорее бледно-бледно кремовых — и таких же шарфах-повязках, поддерживающих «греческие» прически. Девушки были настолько похожи, что Арине стало жутковато от этой неправдоподобной двойственности. И фотоаппарат защелкал с частотой пульса — неровного, рваного, постепенно ускоряющегося. Это походило на серию стоп-кадров киносъемки: шаг, еще один, еще полшага…

Свет погас, когда до обрамленного зеленью араукарий главного входа девушкам оставалось не больше десяти метров.

Несколько кадров заливала темнота. Не сплошная, а размытая — тут светлая полоса (должно быть, белая колонна), тут еще одна, тут бледное пятно. А тут — крошечная белая точка. Вспышка? Дефект? Или усталые глаза начинают видеть то, чего нет? Надо бы, подумала Арина, попросить Лерыча — пусть поколдует, может, удастся какое-то изображение вытащить. Или даже Левушку Оберсдорфа — если есть что-то, связанное с компьютерными технологиями, лучше него никто не справится.

Первый после темных освещенный кадр производил впечатление взрыва.

Все те же белые изломы стен, колонн и перегородок, все те же там и сям яркие пятна картин, и посредине, точнее, чуть вправо от «посредине», две неподвижные фигуры: лежащая и рядом с ней — сидящая. Темные волосы стекали с печально склоненной головы сидящей девушки как траурное покрывало. И расползавшееся по бледно-серому ковролину пятно блестело тоже темным, почти черным блеском — вовсе не красным…

Жуть какая. Арина передернула плечами, помотала головой. Разные трупы ей доводилось видеть: изрезанные, изломанные, «гнилые», изгрызенные крысами, даже на «расчлененку» дважды выезжать приходилось. Но сейчас ей казалось, что ничего более страшного она в жизни не встречала: в ярко освещенной белой «раме» — неподвижная, неправдоподобно красивая скульптурная композиция. Скорбь. Белое и черное. Алебастр, мрамор, черный лак.

Море волнуется раз… фигура на месте замри!

Сейчас позирующие модели «отомрут»: шевельнутся, взметнув темными волосами, обменяются понимающими улыбками, поведут затекшими плечами, брезгливо сморщат точеные носики, заметив пятна на одежде — и пойдут отмываться, причесываться, приводить себя в порядок…

Что-то в этой картинке было неправильно.

Арина пролистала всю серию еще раз. И еще. И еще…

Все искусственно, все напоказ.

Вообще все эти Бриары какие-то… ну вот как будто хватаешь из вазы яблоко — румяное, блестящее, радостное — вонзаешь зубы, ожидая, что сейчас брызнет упоительно вкусный сок… а на зубах — пенопласт скрипит. Идеальная семья, идеальный дом, идеальные дети. Правда, идеальна только одна, вот беда-то. Вот если бы у Бриаров была только Софи, то-то они, небось, счастливы были бы.

Да-да-да, мамочка их, томно вздыхая, прямо герцогиня в изгнании, заявляет, что сестры друг в друге души не чаяли, а по словам школьной подружки выходит совсем иное: что сестры были настолько разными, насколько это вообще возможно. И в этой истории про двух девочек — идеальной и, скажем так, почти пропащей — тоже чувствуется ощутимый привкус пенопласта. Одиллия-Одетта — это только на балетной сцене впечатляет.

Да еще фотограф этот ненормальный со своими идеями дикими — нет никакой, мол, пары близнецов.

Так, может, вся эта история вовсе не про хорошую девочку и плохую девочку? А про что-то другое? Или про кого-то другого?

Ручек в ящике шубинского стола было пять. На всякий случай Арина изъяла их все, после чего приступила к тому самому следственному эксперименту, про который Пахомов спрашивал «зачем это?»

Соседка была категорична:

— Тот выстрел громче был! Который я слышала! Вот на чем хотите поклянусь — громче! Этот — тьфу, а тогда прям бабахнуло! Я так и подпрыгнула!

Молоденький опер Клюшкин из местного отделения, отправленный в соседскую квартиру для присмотра за темпераментной свидетельницей, робко выглядывал из-за могучего плеча.