Олег Рой - Дважды два выстрела

Он чуть прищурился, вспоминая. Нет, это слово тоже было слишком человеческим и приблизительным. Воспоминание всегда — лишь копия, менее или более бледная. Он же не «вспоминал», он проживал заново… Белая фигура среди белых, расцвеченных яркими «окнами» плоскостей… зеркальные блики, повторения, умножающие, усиливающие… внезапная тьма… И наконец — вспышка и острое, обжигающее прикосновение…

Царапина на щеке слегка саднила. Влад огляделся — зачем, зачем это? зачем оглядываться? он может делать все, что вздумается, не обращая никакого внимания на окружающих, они никто. Никто и ничто. Их не следует не только опасаться, на них вообще не нужно обращать внимания. Оглядываться — это все та же человеческая привычка, все та же таящаяся внутри тревога. Ничего. В последнее время тревога беспокоила его все меньше. Так опасаешься наступать на подвернутую когда-то ногу — вдруг опять стрельнет болью — даже долго спустя, когда нога совсем, совсем в порядке. Ничего, пройдет. И от вечной, царапающей тревоги — не косится ли кто на него, не крутит ли пальцем у виска, не кривятся ли чьи-то губы насмешкой — скоро ничего не останется. Это просто дурацкий рефлекс — как у собак Павлова. А он не собака! И нечего оглядываться! Он вытащил из кармана зеркальце, взглянул: след отметившей его искры уже изрядно побледнел. Жаль, что так быстро подживает — он коснулся тонкой коричневой полоски — видеть Знак было приятно, но еще несколько дней, и он исчезнет, затянется. Впрочем, и это уже неважно. Главное, что он — есть.

Зеркальце скользнуло обратно в карман. И словно продолжая это движение, по губам скользнула мимолетная улыбка. Влад остро чувствовал, как одно движение рифмуется с другим, дублирует его. Как следуют друг за другом мотивы фуги — скользя, рифмуясь, переплетаясь. Как огненный глаз светофора повторяется в стоп-сигналах скапливающихся перед ним машин. Как на рублевской «Троице» абрис склоненной ангельской головы эхом возникает в изгибе дерева и склоне горы на заднем плане. Повторения — отражения! — были везде. Он всегда любил фотографию именно за эту отраженность, за ее удивительную, магическую двойственность. Любил снимать витринные стекла — когда туманные, скользящие тени накладывались друг на друга, проходили насквозь, издавая едва слышный шелест. Этот стеклянный шелест был, должно быть, отражением солнечного ветра. Или — звездного ветра? Если существует солнечный ветер, значит, тем более должен существовать и звездный?

Но раньше он не видел этой восхитительной множественности так отчетливо. Нет, не так. Раньше он был неспособен увидеть. Но теперь… Теперь все иначе. Теперь… А потом? Что там — дальше? Что он еще сумеет увидеть? При одной мысли об этом захватывало дух. Пока еще захватывало. Пока это были лишь мгновения — томительно-острые, почти болезненные и непередаваемо сладостные. Там, потом, среди пляски ослепительных световых потоков отдельные сверкающие мгновения сольются в одно бесконечное бытие. Он знал это абсолютно точно. Если бы не это знание, блеклая серость окружающего не дала бы ему дышать, задушила бы своей тяжкой глухотой, где не было никакого эха, никакой множественности, никакого единства…

Да, ему выпала несравненная, ослепительная честь — стать проводником воли Великих Сил. Пусть пока он еще на пути к Высшему Свету — до сих пор он все делал правильно. И отметивший его Знак — драгоценная награда и еще более драгоценное обещание.

Правда, сейчас внутри — предательски и неостановимо — нарастали сомнения. Должен ли он продолжать? Или от него требуется совершить что-то иное? Что-то большее? Справится ли он? И, главное, как понять — что именно ему предначертано?

Может быть, эта странная девушка, что так внимательно его расспрашивала, слушала — и даже как будто понимала! — может быть, она… тоже знак? Указатель? Или наоборот… враг? Препятствие? Одно из орудий Тьмы? Сумеет ли он стать достойной преградой?

Как понять?

Бронзово-синяя «тойота» стояла за сквериком, возле которого располагалось здание следственного комитета. Эрик предупредительно распахнул перед Ариной дверцу:

— Куда сегодня?

— Домой.

— Как? Я думал, мы… — в голосе его слышалось искреннее огорчение.

Но Арина только покачала головой.

Уже возле ее подъезда он, прижав ее к себе, почти умоляюще шепнул в ухо:

— Может, все-таки…

Она только улыбнулась загадочно. Точнее, надеясь, что улыбка выглядит именно загадочной, а не неприлично счастливой. Слишком все быстро, нельзя так. Да и поработать действительно было нужно.