Валерий Пушной - Ребро беса

Машина остановилась возле рынка. Славу высадили, провели в небольшой пустой павильон. Сажень вошел внутрь, парни следом столбами стали по двум сторонам входа. Кровельщик в синей рубахе с коротким рукавом и чуть примятых черных брюках сидел на пластмассовом табурете сбоку от входной двери.

— Присаживайся, Слава, поговорим! — вцепился он взглядом в Саженя, словно парализовал того.

Слава огляделся. Кроме табурета, на котором сидел Леонтий, в помещении ничего больше не было, на что можно было сесть. Сажень неловко переступил с ноги на ногу и отозвался:

— Ничего, Леонтий, я постою.

— В ногах правды нет, Слава! Ее, впрочем, нигде нет! — Кровельщик требовательно повторил: — Сядь!

Слава больше не противился, тут же подчинился и сел лицом к Леонтию прямо на грязный пол, на то место, где только что стоял, вытянул вперед длинные ноги в широких штанинах. И, не дожидаясь вопросов, заговорил:

— Зачем машину за мной гонял, Леонтий? Я бы мог и сам подъехать. Сказал бы только.

Кровельщик будто не слышал его слов, в лоб ошарашил своим вопросом, не отрывая глаз от лица Славы:

— Ты пришил своих дармоедов-недоумков, которые оставили в живых Пузыря и Крючка?

У Саженя мигом все внутри похолодело. Он ждал чего угодно, но только не этого вопроса. Даже подумать не мог, что Леонтию все известно. В горле встал ком, перехватив дыхание. Слава ртом хватал воздух и не мог его втянуть в себя. Не знал, как ответить, понимая, что все его слова оправдания будут как глас вопиющего в пустыне. Кровельщик их просто не услышит.

Но откуда Леонтий все знает, откуда, когда сам он только сегодня узнал, что его козлы поганые оставили такие хвосты? Ведь в свое время они доложили, что сделали все чисто. А он не догадался уточнить детали. Положился на гаденышей. Лоханулся, придурок, лоханулся. Подвели под монастырь, твари безмозглые, подвели! Что теперь сказать Леонтию, как оправдаться? И Слава, давясь словами, краснея, потея и хрипя, визгнул:

— Леонтий, дай два дня. Я уже иду по следу, как гончий пес, вот-вот сниму головную боль. Все углы обшарю, но отыщу, куда местный жук Корозов упрятал Крючка. Замурую всех!

Кровельщик молчал. Тяжелый подбородок отвис, уголки рта опустились.

Саженя лихорадило, он боялся лить порожняк. Инстинкт самосохранения подсказывал, что он должен коротко и правильно отвечать на вопросы Леонтия, иначе не сносить головы. Но как правильно отвечать? Мозг раскалывался. А голос снова сочился сквозь губы:

— Пришью, гадом буду! Найду и урою!

— Плохие у тебя дела, Слава, плохие, — мрачно сказал Леонтий.

— Исправлю, Леонтий, сам глотки им перегрызу! — Сажень уперся ладонями в грязный пол, не чувствуя, как на них налипает грязь. — Два дня, Леонтий, два дня! Всего два дня.

Кровельщик не изменился в лице, и это пугало Славу. Его взгляд придавливал к полу так, словно приковывал цепями. Сажень бегал глазами, не останавливая взгляда ни на чем, плечи повисли, началась икота.

Леонтий оставался неподвижен, долго молчал, и эта неподвижность и долгое молчание ничего хорошего Славе не предвещали. Наконец Кровельщик поднялся с табурета и медленно обошел вокруг Саженя. Тот хотел вскочить, но Леонтий рукой удержал его. Слава задрал кверху лицо, не зная, чего ждать дальше, и пытался заглянуть в глаза Кровельщику. Голова его вращалась, как на шарнирах. Он хотел прощения, но жесткий голос Кровельщика ужалил:

— Ты вынудил меня, Слава, заняться решением этого вопроса самому! Оказался бесполезным, подвел, а меня подводить нельзя, это смертельно опасно!

Леонтий остановился напротив:

— В этой жизни выживают сильнейшие.

Протянул руку к одному из парней, стоявших у двери. Тот вложил в его ладонь пистолет с глушителем.

Сажень в эту секунду вспомнил, что у него за поясом тоже есть пистолет, парни Кровельщика не проверили перед тем, как запустить в павильон. И он мог бы попробовать выхватить его, но руки не повиновались Славе. К тому же люди Леонтия от двери настороженно следили за каждым его движением. Нет, не успеет выхватить, не дадут успеть, опередят. Тяжелый взгляд Кровельщика сильнее пригвоздил к полу. Но Сажень все равно не мог поверить, что вот сейчас неотвратимо и стремительно приближается конец его жизни.

Леонтий неторопливо снял с предохранителя.

Слава увидал черный зев ствола. И в то же мгновение, в последний миг понял — жизнь закончилась. Инстинктивно все-таки потянулся к своему пистолету, как к спасительной соломинке, но было уже поздно.