Тесс Герритсен - Призрак ночи

– Здравствуйте, Эйва. Как заживает ваша рука? – спрашивает она.

– Она совершенно здорова благодаря доктору Гордону.

– Знаете, кошки являются переносчиками множества болезней – вот почему я предпочитаю канареек. – Она, прищурившись, заглядывает в журнал посещений. – Разве доктор Гордон ожидает вас сегодня? Я что-то не вижу вашего имени в его расписании.

– Я не записывалась на прием. Понадеялась, что у него будет свободная минутка поговорить со мной.

Дверь открывается, и Бен высовывает голову в приемную:

– Мне показалось, я слышу ваш голос! Пойдемте в мой кабинет. На сегодня я окончил работу и теперь просто подписываю отчеты из лаборатории.

Я иду за Беном по коридору, мимо кабинетов для осмотра – в его личный кабинет. Раньше я там не бывала, и, пока Бен снимает белый халат и усаживается за дубовый стол, я оглядываю вставленные в рамку дипломы и фотографии его отца и деда – предыдущие поколения Гордонов в белых халатах и со стетоскопами. Тут висит и одна из написанных маслом картин Бена – без рамы, будто это временное украшение, которое скоро снимут. Я узнаю́ пейзаж, потому что этот каменистый выступ я видела и на других работах Гордона.

– Тот самый пляж, что ты писал раньше?

Он кивает:

– Ты очень наблюдательна. Да, мне нравится именно этот пляж. Он тихий и уединенный, и там никто не мешает мне рисовать. – Бен откладывает лабораторные отчеты в корзинку для исходящих документов и полностью сосредоточивает свое внимание на мне. – И чем же я могу помочь тебе сегодня? Неужели на тебя снова напал твой свирепый кот?

– Дело вовсе не во мне. А в том, что произошло много лет назад. Ты ведь вырос в этом городке?

Он улыбается:

– Я здесь родился.

– Значит, история Такер-Коува тебе известна.

– Ну, скажем, недавняя история. – Он смеется. – Я не настолько стар, Эйва.

– Но достаточно стар, чтобы помнить женщину по имени Аврора Шербрук?

– Я помню ее очень смутно. Когда она умерла, я был еще ребенком. Это произошло примерно…

– Тридцать три года назад. Тогда практику вел твой папа. Был ли он ее врачом?

Нахмурившись, Бен некоторое время изучающе смотрит на меня:

– Почему ты спрашиваешь об Авроре Шербрук?

– Для книги, которую пишу. Вахта Броуди занимает в ней все больше и больше места, и я хочу знать историю дома.

– Но Аврора-то тут при чем?

– Она жила в этом доме. И умерла в нем. Это часть его истории.

– Значит, именно поэтому тебя интересует судьба госпожи Шербрук?

Его вопрос, произнесенный так тихо, заставляет меня умолкнуть. Я перевожу взгляд на стопки лабораторных отчетов и историй болезни, лежащих у него на столе. Он человек с научным образованием, который имеет дело с фактами, и я знаю, как он отреагирует, если я расскажу ему о настоящей причине своих расспросов.

– Ладно. Это не важно. – Я встаю, собираясь уходить.

– Эйва, подожди. Все, что ты хочешь сказать, важно для меня.

– Даже если это полностью противоречит науке? – Я оборачиваюсь к нему. – Даже если это покажется тебе всего-навсего суеверием?

– Извини. – Он вздыхает. – Давай начнем этот разговор заново. Ты спросила об Авроре Шербрук и о том, был ли мой отец ее врачом. И в ответ на это я могу сказать: да, был.

– Осталась ли у тебя в архивах история ее болезни?

– Нет, поскольку пациент умер очень давно.

– Я понимала, что прошло очень много времени, но все равно решила спросить. Спасибо. – И я снова отвернулась, собираясь уйти.

– Но это ведь не для книги, да?

Я останавливаюсь в дверях: мне хочется выложить все как есть, но я боюсь его реакции.

– Я говорила с Артуром Шербруком. Я встречалась с ним, чтобы поговорить о его тетушке, и он сказал, что в ее доме происходили странные вещи. Заставившие ее поверить…

– Поверить во что?

– Что капитан Броуди все еще там.

Выражение лица Бена не изменилось.

– Мы говорим о призраке? – спокойно спрашивает он; таким тоном обычно успокаивают душевнобольных.

– Да.

– О призраке капитана Броуди.

– Аврора Шербрук верила в него. И сказала об этом племяннику.

– И он тоже верит в этого призрака?

– Нет. Зато я верю.

– Почему?

– Потому что я видела его, Бен. Я видела Джеремию Броуди.

Истолковать выражение его лица по-прежнему невозможно. Неужели этому учат на медицинском факультете: делать такое бесстрастное лицо, чтобы пациенты не смогли понять, что ты на самом деле думаешь о них.

– Мой отец его тоже видел, – тихо говорит Бен.