Хелене Флод - Терапевт

Вот он, шкафчик. Открываю. Поплавка нет. Ключа от дачи нет.

Стоя потом на кухне с коробкой пиццы в руках и тупо пялясь в экран телевизора, где, как всегда, мелькали какие-то кадры, я поняла, что позвонить Аннике, как я обещала полицейским, не могу. Анника поддержала бы меня и со всем разобралась, как и всегда, но от одной мысли позвонить ей, когда моя боль так нова и остра, все во мне переворачивалось.

Потом я легла спать. Почему бы и нет?

Невозможно описать эту ночь. Разумеется, я почти не сомкнула глаз. Вот и все, что я могу сказать. Пиццей позавтракал полицейский, который роется сейчас в моих вещах этажом выше.

К половине десятого я приняла душ и оделась для работы, потом перебралась в свой кабинет над гаражом. Рядом с домом стоят две машины полиции; мне их видно со своего места у окна. Я еще не звонила пациентке, которой назначено на одиннадцать. Не знаю, как я поступлю. Надо бы позвонить ей прямо сейчас, пока она не ушла с уроков, чтобы подъехать сюда к окончанию сеанса с Сашей, но у меня нет сил подняться с кресла.

Вместо этого я считаю. Сто двадцать четыре, сто двадцать пять, сто двадцать шесть… Зачем — не знаю. Обрыдли мне все эти «зачем» и «почему». По дому расползлись полицейские, но здесь, в кабинете, начальник по-прежнему я. Сижу в своем кресле, том, которое мне кажется более моим: в нем я сижу напротив Кристоффера и напротив Саши тоже, кстати. Сто тридцать один, сто тридцать два… Вот и Саша показалась на улице. На ней черное пальто и красный шарф, да и по походке ее сразу узнаешь. Хорошо, что она пришла. Она — мой пациент. Я — ее терапевт. Буду с ней работать.

Саша — транссексуал. Крестили ее Хенриком. По ее словам, всю жизнь Саша знала, что она не мальчик. Войдя в подростковый возраст, осознала это особенно ясно, и теперь, в возрасте шестнадцати лет, получает гормонную терапию, одевается как женщина и выбрала себе пикантное женское имя. Любой подумает: да уж, не подарок; но при всем этом Саша принадлежит к числу самых здоровых из моих пациентов. Она совершенно точно знает свое место в том, что касается половой идентичности; большинство подростков шестнадцати лет могут только мечтать о такой определенности. Родители полностью ее поддерживают, и у нее сложился круг друзей, которые полностью принимают ее такой, какая она есть. На терапию Саша приходит, чтобы «расставить все по местам в голове», как она выражается, и нужно ей это в основном из-за глупостей, которые, бывает, ляпают встречающиеся ей отдельные косные личности. К тому же ее бесит, что для операции по смене пола и юридического признания женщиной нужно ждать восемнадцатилетия, но даже и эти проблемы она почти всегда при наших встречах способна принять с юмором. Приходит ко мне всего раз в месяц, и мы обе довольны этими сеансами. Мое вмешательство воспринимается как благо: Саша обдумывает мои советы и активно ими пользуется. Если уж приходится принимать пациентов на следующий день после известия о смерти Сигурда, то лучшего пациента, чем она, и не пожелаешь…

Сто восемьдесят восемь. Саша останавливается возле полицейских машин. Сначала просто разглядывает их, затем переводит взгляд на дом, медленно окидывает взглядом гараж, потом смотрит на окно, возле которого сижу я. Поднимаю руку и машу ей. Она поднимает свою, одетую в перчатку, хотя сегодня довольно тепло, и машет в ответ. Но без улыбки. Взгляд у нее подозрительный, если не сказать испуганный. «Это с чего бы?» — удивляюсь я; слежу, как Саша подходит к гаражу, и понимаю, когда она скрывается за углом и исчезает из моего поля зрения: потому что я сама не улыбаюсь. Думаю, я не смогла бы сейчас. Ударяю себя ладонью по щеке: возьми себя в руки. Я же профи. Я не смогу работать, если не буду контролировать себя. Пытаюсь почувствовать, беспокоит ли меня это, и ощущаю, что да, цепляет. Хорошо: значит, хоть какие-то чувства во мне остались. Меня беспокоит скорее не профессиональная этика; я беспокоюсь о Саше.

— А чего тут полиция? — спрашивает она меня, усаживаясь в кресло.

Пальто и шарф Саша сняла и сложила у себя на коленях, оставшись в приглушенно-зеленом джемпере и узкой черной юбке. Сидит она в изысканно женственной позе, склонив сдвинутые колени набок, словно секретарша из шестидесятых.

— Да так, одна неприятная история случилась на выходных, — отмахиваюсь я.

Пытаюсь внушить ей впечатление, что ничего серьезного; ну, воры влезли, например… Но вижу по встревоженному выражению ее лица, что это мне не вполне удалось.