Лорен Норт - Идеальный сын [litres]

Я себя убеждала, что осталась ради Джейми, ему, мол, дома хорошо, к школе привык. Но ему не было хорошо. Ходил тихий – с ним в одной комнате находишься, а он и слова не скажет. Нет, я осталась не ради Джейми, а ради себя, потому что в этом доме ты не так далеко, потому что Шелли появилась и вытянула меня на свет божий, когда горе уже накрыло меня с головой.

Теперь так многое стало ясно. Шелли хочет забрать Джейми себе. Следил за мной Ричард – и звонил, и бросал трубку столько раз. А звонки с угрозами – это наверняка дело рук Шелли и Йена, которые хотели меня напугать, заставить броситься к ним за помощью.

На один только вопрос, самый важный сейчас, нет ответа: где Джейми?

Строчки сливаются в одну. Думать ясно не получается. Болит голова, во рту всё онемело. Боль в животе пульсирует. Сидя на стуле, меняю положение тела и морщусь от острого приступа раздирающей меня боли.

Снаружи движение. Волочение ног, стук трости по твёрдому полу. В двери есть оконце, но вид загораживает этот здоровенный следователь, Сэндлер. Что же не заходят? Что он там рассказывает матери? У меня горят щёки, я дёргаю за колючую больничную ночнушку и халат поверх неё.

Рядом с дверью окно, но серые жалюзи надёжно опущены и будто заключены между двумя стёклами. Никаких верёвочек не висит, только переключатель. Больничная палата, а такие сложности. Я осматриваюсь, будто впервые замечая, что вокруг меня.

Вот низенький журнальный столик из сосны, с одной стороны от которого диван, а с другой – два кресла. Ни полок, ни картин. На одной из серовато-белых стен кто-то взял на себя труд вырисовать по трафарету сочную зеленоватую лозу, усеяв её пастельными цветочками. Красиво, конечно, но опять же для обычной больницы несколько чересчур.

Продираюсь через обрывки воспоминаний. День рождения Джейми был в воскресенье. А сейчас что? Понедельник? Вторник? Счёт времени потерян.

В один день я очнулась в отделении после операции, была ещё медсестра-ирландка. Пытаюсь вспомнить, что же это было за отделение, но вспоминается только запах варёных овощей на обед и беспрестанный писк автоматов, когда заканчивалась капельница.

В конце отделения находился сестринский пост, и, кажется, всего было только шесть коек. Со мной рядом лежала женщина с забинтованной головой. Видимо, послеоперационное отделение.

Ещё помню, как я то засыпала, то просыпалась. Туда, сюда, туда, сюда. Помню, просила морфин, а молодая врач со стетоскопом на шее сообщала, что сильные обезболивающие мне отменили.

А потом я очнулась не в отделении. Я была уже в отдельной палате, а у медсестёр была зелёная, а не голубая форма. Это было вчерашним утром или уже сегодняшним?

Следователь опрашивал меня, по ощущениям, несколько месяцев. Не на все вопросы я, конечно, отвечала прямо, но и он не то чтобы все карты раскрыл. Почему ему просто не рассказать мне, как они ищут Джейми?

Из меня пытается вырваться страх, словно запертый в клетке зверь теребит замок. В голове проносится воспоминание: несколько человек рванулись за ножом. Первым успевает Джейми, потом мы с Йеном. Боль от входящего в тело лезвия.

Дверь открывается, и я замечаю светло-зелёную стену коридора, но тут же весь проём занимает массивная фигура Сэндлера. Борода у следователя редкая, скорее уже седая, чем чёрная. Волосы тоже тронула седина. Сам он высокий, глаза карие, очки в толстой оправе. На нём чёрные костюмные брюки, бледно-голубая рубашка, которая за целый день помялась.

Он только делает шаг вперёд, как мне сразу же в глаза бросается сутулость – позвоночник будто изогнулся бумерангом. Видно, на службе повредил или в детстве чем-то переболел.

Сэндлер протягивает руку, и внутрь шаркает мама, тычась тростью в тонкий ковролин. Сразу видно, что день плохой: артрит её одолевает. Чувствую прилив раздражения – сдалось Сэндлеру, больнице тащить её сюда.

– Мама, – хриплю я, удивляюсь, что болит горло, а на глаза наворачиваются слёзы. Я вдруг понимаю, что ужасно соскучилась, но вместе с тем – лучше бы она не приезжала.

Мама поднимает голову на Сэндлера, а тот кивает, и только потом она решается подойти поближе.

– Давайте я принесу чай с печеньями, – говорит Сэндлер, выходит из палаты и закрывает дверь.

Мама обходит столик и идёт к дивану. Ближе в кресло сесть, но я молчу, слишком засмотрелась на столик. Мама проходит и опирается о него ногой, но тот с места не сдвигается. Я выпрямляюсь, не обращая внимания на боль, от которой кусаю щёку изнутри, и замечаю, что ножки столика привинчены к полу.