Александр Райн - Тюрьма мертвых [litres]

Старик, конечно, говорил правду по поводу того, что находилось по ту сторону деревьев, но палку все же перегибал.

– Нет, я не за тобой! Ты что, старый, не видишь, я в одних трусах тут стою и дрожу, как заливное? Какая я смерть? Мне самому без пяти минут на тот свет! – завыл я, не выдержав.

– Не надо мне тут ля-ля, я был там, я знаю, кто оттуда приходит! – Голос его звучал еще суровее прежнего.

– Да я не из этих, я сбежал, понимаешь? Я живой, такой же, как и ты! Сам посмотри, – выставил я вперед руки, словно на них что-то было написано.

Старик убрал с распятия руку и сунул ее в тулуп, затем достал оттуда бутылек. Открыв зубами пробку, он осторожно подошел чуть ближе, а затем плеснул мне прямо в лицо водой из бутылки.

– Ты сдурел? – Я вытер лицо тыльной стороной ладони.

Мужик нервно сглотнул и опустил распятие.

– Тебе нужно уйти! – скомандовал старик.

– Меня Олег зовут, – попытался я наладить контакт.

– Плевать мне, как тебя зовут, тебе здесь нечего делать!

Кто бы мог подумать, что первая встреча с человеком не из тюрьмы будет такой неприятной.

– Пока не согреюсь – не уйду! – проговорил я сквозь зубы и сжал оттаявшие кулаки.

Старик посмотрел на меня с минуту, затем тяжело вздохнул и направился в сторону своей хибары.

Я снова сел на бревно и вытянул вперед руки.

Дед вернулся из своей хижины, держа в руках кулек. Он подошел ко мне и, грозно зыркнув, схватил ведро с водой и ушел. Через минуту вернувшись, он поставил наполненное снегом ведро к костру, и тот медленно начал таять, превращаясь в воду. Старик то и дело ходил туда-сюда, фыркая и тяжело вздыхая, бормоча себе под нос что-то нескладное.

Я тем временем думал, как мне преодолеть длинное зимнее поле. Дорога наверняка занесена снегом, а топать босиком по сугробам не предвещало ничего позитивного. По-хорошему, нужно было дождаться утра, но мне не терпелось убраться подальше от этого места. И я решил не оставаться здесь и отправиться в путь как можно скорее. От деда помощи явно не дождаться. Кажется, это был какой-то бомж, обосновавшийся здесь на зимовку, а бомжи, как правило, люди не совсем в своем уме. И пытаться просить помощи у такого – лишь трата и без того улетевшего безвозвратно времени.

Вода в ведре растаяла, и бомж перелил часть в котелок, затем развернул кулек и высыпал содержимое туда же. Котелок он поставил на подставку, когда-то служившую опорой для чаши, в которой обычно находится святая вода.

Воздух стал наполняться ароматами еды. Я отчетливо уловил запах мяса, которое превращало растаявшую воду в бульон, а также лука и картофеля. Рот наполнился слюной, а желудок болезненно свело.

Дед держался стороной и поглядывал на меня, словно опасаясь, что я выкину что-то дурное.

Когда озноб сошел, я почувствовал дикую усталость, кости ныли, веки сами опускались, намекая на то, что измотавшемуся организму срочно нужен сон, но я боролся с этими позывами, а также с чувством голода, которое сводило с ума.

Наконец дед снял котелок с подставки и, перемешав варево половником, разлил его в две чашки, протянув одну мне.

Я посмотрел на него удивленными глазами, но чашку принял.

– Ибо весь закон в одном слове заключается: люби ближнего твоего, как самого себя, – изрек старик внезапно подобревшим голосом и отправился на другое бревно.

«Никакой он не бомж», – заговорил голос внутри, и мне стало стыдно за свои мысли.

– Прости меня, – продолжил старик, – я так давно живу в полном одиночестве, что любого принимаю за врага. Последние люди съехали лет двадцать назад, а то и тридцать. – Он поднял голову к потолку, должно быть, вспоминая, когда точно это было, а потом, отмахнувшись от расчетов, продолжил: – А тут ты явился в чем мать родила.

Я посмотрел на себя и прикинул, как нелепо выгляжу со стороны, но объясняться не стал, лишь махнул рукой – мол, лучше и не спрашивай.

– Меня Иннокентием звать, я здесь живу и жил всю свою жизнь, а храм этот всегда был моим домом, даже после того, как его вместе с деревней пытались сжечь.

– Сжечь? Кому надо сжигать церковь? – удивился я вслух и отхлебнул из кружки, над которой вился ароматный дразнящий пар.

Горячий бульон наполнил рот и слегка обжег небо, но мне было все равно. Я проглотил такой нужный для меня суп, и по телу растеклось приятное тепло, а желудок благодарно заурчал.

– Местным. Тем, кто, покидая свои дома, сжигал их дотла. Люди сбегали из родной деревни и старались выжечь оскверненную тюрьмой землю. Но храм-то зачем надо было сжигать? Вот скажи мне! – посмотрел он грустными глазами старого пса, который всю жизнь служил верой и правдой хозяину, а тот выкинул его за какой-то нелепый пустяк.