Александр Райн - Тюрьма мертвых [litres]

Набрав охапку сухих колючих веток, я начал пихать их под одежду. Ощущения были не самые приятные, особенно когда я запихивал остатки некогда растущих елей себе в штаны. Бронежилет был готов, свобода уже раскрывала свои теплые сухие объятия, и я спешил в них обернуться. Теперь я шагал не останавливаясь. Стражи по-прежнему держались на расстоянии, но не сбавляли темп. Осмелев от такой удачи, я повернулся спиной к своей смерти и побежал.

Темно-зеленая чаща была в каких-то пятидесяти метрах, макушки деревьев плавно наклонялись от затихающего ветра. Ветки шелестели, поглаживая друг друга, и в этом шелесте я, кажется, слышал голос леса, он шептал мне: «Здесь твое спасение, ты близко, нужно лишь поднажать».

И тут я упал. Вмерзшая в снег палка зацепилась за штанину, и та с треском разорвалась. Ветки, что я напихал в штаны, вываливались наружу, точно кишки из распоротого брюха. Среди них оказалась та самая, зеленая, что помогла мне первой. Решив, что и так защищен, я не стал терять драгоценное время и, вскочив на ноги, побежал дальше, но что-то изменилось. Теперь стражи нагоняли меня. Они явно сократили предыдущий порог, и теперь их руки тянулись ко мне, чтобы схватить. Кажется, защита больше не действовала.

Я ускорял бег, как мог, дыхание снова начало сбиваться. Тело кололи и царапали мертвые ссохшиеся иголки. Деревья стали большими, еще пять-десять шагов, и я буду в лесу. А там можно попробовать затеряться. Не знаю почему, но я всем сердцем верил в то, что лес каким-то образом поможет мне и погоня прекратится. Я буду вне зоны тюрьмы, а значит, вне ее законов, и тут вдруг меня одернуло назад.

«Не успел! Чтоб тебя!»

Я был рыбой, попавшейся на крючок, сейчас злобный рыбак потянет за удило, вытащит на сушу и одним тяжелым ударом остановит ход моих мыс лей.

Прошла секунда, я обернулся, чтобы встретиться лицом к лицу с теми, кто выиграл бой, но стражи остановились в пяти метрах и больше не делали и шага. Глаза их снова стали похожи на человеческие, в них читалась досада, но, возможно, мне показалось. Если присмотреться – у этих существ нет и намека на какие-то чувства.

Что же тогда меня остановило?

Я попытался сделать шаг в сторону леса, но не смог. Что-то не пускало меня туда, отталкивало обратно. Я пробовал еще и еще, но невидимая преграда не желала поддаваться. Снова обернувшись, я увидел на лицах стражей ухмылки – эти твари радовались тому, что я не смог так просто взять и победить.

«Что же, черт возьми, происходит? Я умер? Но если так, то почему я замерз как собака? Нет, здесь что-то другое, что-то тюремное не пускает меня».

Тогда я взглянул на свою одежду, на те мешковатые лохмотья, что дал мне дед. В голову начали закрадываться неприятные мысли.

«Что же, теперь голым шататься по лесу?»

Шанс не замерзнуть насмерть в течение следующего часа был невелик, а если скинуть с себя одежду, то сократится раз в пять. Но выбирать не получится: либо общество лупоглазых садистов, явно не настроенных на диалог, либо смерть от окоченения в глухом непроходимом лесу. Решение было принято быстро.

Я скинул с себя тюремные обноски, нафаршированные рыжими ветками, и сделал шаг вперед. Стена пропала. Пропали и ухмылки с лиц стражей, когда я взглянул на них напоследок и, показательно подняв средний палец вверх, рванул в спасительную тьму в одних трусах.

Должно быть, я теперь очень сильно должен кому-то на небесах или еще где-то там – на просторах вселенной. Ведь мне удалось выжить. И не просто выжить. Я пересек лесную чащу, не утонув в болотах и не потерявшись среди бесчисленных молчаливых елей, что не подскажут дорогу. Тело подогревал страх, но я чувствовал, что и он не в силах поддерживать температуру вечно. Когда деревья расступились и с открытой местности подул ледяной отрезвляющий ветер, я понял, что не дотяну до конца пути.

Старая, брошенная людьми и богом деревушка черным безжизненным пятном стояла посреди пустынного, занесенного снегом поля. Но, в отличие от территории тюрьмы, небо здесь было чистым. А рано взошедшая луна поблескивала на бархатном белом покрове, освещая все вокруг приятным голубоватым светом. Все еще не желая сдаваться, я шагал, утопая по колено в снегу.

В моменты, когда смерть костлявыми холодными пальцами стучит по твоему окну и, указывая на часы, безмолвно намекает на то, что время на исходе, тебе хочется в последний раз приблизиться к чему-то значимому, светлому, доброму.

Хочется уходить защищенным. И если тело будет умирать от холода, то пусть хотя бы душу согревает место, в котором твои мысли находятся рядом с чем-то святым и добрым. Так, мои ноги несли меня не в сторону дома, до которого я сто процентов не дойду, а в сторону церкви, где я смогу напоследок побыть в стенах, некогда дававших людям надежду.