Валерий Бочков - Горгона

— Яхши, — узбек кивнул. — Якши, Костя-джан. Тузук. Товар хорош, цена хорош. А пятихатку не скинешь, брат?

Началось то, о чём Америка предупреждал. Я сделала вид, что не понимаю. Америка перевёл на русский — покупатель простит скостить пятьсот рублей со всей сделки. Я ответила по-испански, длинно и не совсем в тему: то были слова Маркеса, которые я помнила наизусть. «Единственное, что женщины не прощают, это предательство. Если сразу договориться о правилах игры, женщины обычно их принимают. Но не терпят, когда правила меняются по ходу игры. В таких случаях они становятся безжалостными».

Америка терпеливо выслушал и перевёл:

— Джамиль, извини. Ребека говорит, что цена есть цена. Десять пятьсот. Мы же с тобой договорились.

Узбек вздохнул, укоризненно глянул на меня. Что-то пробормотал по-узбекски. Наверное, про эмансипацию. Полез в тугую сумку, притороченную к ремню вроде кобуры. Вынул толстую пачку сотенных купюр.

— Пересчитывать будешь? — спросил весело.

— Ещё как! — отозвался Америка. — Поехали!

Мирзоев послюнявил пальцы и начал.

— Учь… алты… токкыз…

Отсчитанные банкноты он складывал в аккуратную стопку. Бумажки были новые, они пахли машинным маслом, как новые деньги и должны пахнуть.

— Йигирма бир… ики… учь…

Америка внимательно следил за его руками. Толстые пальцы были проворны. Пачка на столе росла. Оказалось, не только текущая вода и горящий костёр обладают гипнотическими свойствами — да, я тоже смотрела на процесс не отрываясь.

Именно в этот момент что-то пошло не так.

Ощущение — будто сквозняк из подвала. Сырой ветерок по щиколоткам. Или чуть раньше это случилось. Не знаю, может, когда соседи пьяный базар начали. Или — чуть позже, когда у соседнего стола возник официант, а с ним милиционер. Он навис над пьяной тёткой, достал из планшета какой-то бланк. Официант проворным жестом отодвинул стул. Мент сел, пристроил фуражку на самый угол стола, начал писать.

Появление милиции явно напугало Мирзоева. Он только что отсчитал ровно сто пять бумажек. Толстая пачка купюр лежала прямо перед ним на скатерти. Узбек выхватил у меня из-под руки салфетку, накрыл ей деньги.

— Пересчитывать будешь? — спросил у Америки.

— Погоди… — Америка через стол протянул руку.

Он вытащил пару сотенных купюр из-под салфетки. Посмотрел на просвет сначала одну, после другую купюру. Положил на стол рядом, будто сравнивая. Поскрёб ногтём. Вернул деньги узбеку.

— Пересчитывать будешь? — повторил Мирзоев.

Мне почудилось, что у Мирзоева вдруг пропал акцент.

— Нет. Всё окей, — Америка кивнул на салфетку. — Давай бабки.

За соседним столом, похоже, назревал новый скандал. Тётка рыдала. Мент, отложив бумажки, требовал по рации прислать наряд с машиной. Да, в вытрезвитель. Тётка начала выть.

Узбек, косясь на мента, завернул всю стопку денег в салфетку и протянул Америке.

— Отдай ей.

Я сунула свёрток в сумку. Щёлкнула замком. Десять тысяч рублей. Столько моя бедная мать зарабатывает в больнице за восемь лет и шесть месяцев. Десять тысяч. А я за час с небольшим. Десять тысяч — ага! Десять!

Америка взял у меня «дипломат» и передал под столом узбеку.

— Приятно было иметь дело, — кивнул, вставая. — Ужин за наш счёт.

Он сунул под пепельницу несколько червонцев. Подумав, добавил ещё пятёрку.

Спектор ждал нас в машине, припаркованной у книжного, на той стороне площади. Америка прыгнул за руль, хлопнул дверью.

— Быстро! Кармен, не копайся!

Я плюхнулась рядом. Меня разбирал смех. Прижимая сумку к груди, я начала смеяться. Америка вывернул на Горького и дал газ. Через минуту мы уже неслись мимо Пушкинской. Поэт, склонив голову, шептался о чём-то с парой голубей, устроившихся на его плече. Над плоской крышей «России» висела надкусанная луна бледно-зелёного цвета. Я хохотала как сумасшедшая. Наверное, это была истерика.

— Не гони так… — невозмутимый голос Спектора с заднего сиденья. — Будет глупо разбиться именно сейчас.

— С такими бабками!

Америка хохотнул и ещё сильней вдавил педаль газа. «Жигуль» взревел, под капотом вот-вот всё должно было взорваться к чёртовой матери. На желтый мы пролетели Маяковку. Луна неслась за нами как привязанная. Вывески слились в светящуюся полосу абракадабры — софия-ресторан-охотник-ресторан-книги-магазин-сберкасса. Я хохотала, размазывая слёзы по лицу. Америка мельком взглянул на меня и тоже начал смеяться.

— Тушь… у тебя тушь, Кармен, по всей…