Эндрю Мэйн - Теория убийства

– Криминалистика для меня – темный лес, – говорит Николсон. – Главная причина, по которой к делу привлекли Галларда, – это Маркус. Ни в его профиле, ни в послужном списке нет ничего, и я имею в виду ничего вообще, что указывало бы на склонность к жестокости. Даже Галлард сказал, что впервые видит, чтобы в убийстве подозревали человека, настолько неспособного его совершить абсолютно по всем признакам. Весь опыт психологов-криминалистов – коту под хвост. Обычно – после совершенного преступления – в прошлом человека обнаруживают признаки того, что должно было случиться. Но как ни изучай жизнь и работу Маркуса – абсолютно ничего.

– А связь между Маркусом и Фантомом? Мог Маркус оказаться на тех местах преступлений в свободное от работы время?

– Мы об этом думали. Но в слишком многих случаях подтверждено, что он был в другом конце страны. До сих пор ведь и саму идею существования Фантома до конца всерьез не рассматривали. И при всем при этом мне хочется верить, что Маркуса подставили.

Телефон Николсона вибрирует, и он смотрит на экран.

– Черт подери!

– Что такое?

– Нашелся.

– Маркус?

Он кивает.

– И куда его привезут?

– Сюда. Минут через двадцать. – Николсон бросает взгляд на мою машину. – Все еще хотите уехать?

Лицо Дэниела Маркуса занимает практически весь экран, висящий на стене в темной переговорной. Галлард смотрит внимательно и время от времени просит агента, управляющего камерами, переключиться на общий план. Видимо, хочет посмотреть на позу и жесты Маркуса.

Переговорная, где мы сидим, находится на втором этаже. Отсюда ведущие расследование агенты наблюдают за ходом интервью и передают вопросы непосредственно находящемуся с Маркусом специалисту. Я тихо расположился в уголке, на кармане пиджака у меня прицеплен бейджик посетителя. Когда мы вошли в переговорную, агенту Галлард представил меня просто как доктора Крея.

Опрос ведет агент Хоу, высокая темноволосая женщина, чрезвычайно уверенная в себе, и делает это профессионально, не проявляя ни снисходительности, ни скепсиса. Не знаю, как бы я сам справился, окажись у нее на допросе. Она сдержанна и терпелива, не торопится прерывать длинные паузы, заставляющие Маркуса углубляться в детали.

– Расскажите, что вы помните о том, как прошел четверг, восемнадцатое число, – просит она Маркуса.

Тот коротко качает головой:

– Практически ничего.

Николсон наклоняется ко мне и шепчет на ухо:

– Он добровольно вызвался дать показания. Полиция обнаружила его в придорожной зоне отдыха неподалеку от границы.

– Вы помните, как проснулись в то утро? – спрашивает Хоу.

Маркус ненадолго задумывается.

– Это скорее был уже день. Перед этим у меня была ночная смена. Да, я помню, как встал, оделся и поехал на место.

– Хорошо. А что вы помните про вечер того дня?

– Ничего.

– Ничего? – Агент Хоу замирает, видимо, прислушивается к вопросу в наушниках. – А вы делали какие-либо записи на месте работы?

– Да, делал. Заполнил несколько форм, потом спустился в раскоп. Провел там какое-то время, потом проголодался, еще подумал, что заболеваю. Многие работавшие с нами болели гриппом или чем-то таким. Из-за этого все были в напряжении.

Его голос спокоен на грани монотонности, будто он читает по бумажке. Я оглядываюсь посмотреть, как на это реагирует Николсон. Его позу прочесть проще, чем Маркуса – агент в растерянности.

– Что последнее вы помните в раскопе?

Маркус вздыхает.

– Не уверен. Я… Я помню какую-то тень… потом… ничего. А дальше меня нашли полицейские.

– Врач его осмотрел? – спрашиваю я Николсона.

– Сотрудник скорой на месте, и наш врач уже здесь. Мы хотели сперва с ним поговорить, а потом уже отправить в больницу на полное обследование.

Маркус выглядит так, будто пребывает в шоковом состоянии, но трудно сказать, так ли это, или он просто плохой актер. Галлард поглаживает подбородок и время от времени проверяет что-то на ноутбуке. Что-то в поведении Маркуса его беспокоит.

Я не специалист по психологии поведения. Что и говорить, я в поведении нормальных-то людей иногда путаюсь, не то чтобы разобрать, когда кто-то врет. Некоторые интуитивно чувствуют ложь. Ничего сверхъестественного, просто они улавливают изменения тембра голоса и нюансы поведения, свидетельствующие о том, что говорящий врет. Люди могут быть очень неплохими детекторами лжи. Например, такие люди даже по аудиозаписи могут относительно точно определить, изменяет ли рассказчик супруге, и это случается куда чаще, чем статистически вероятно для случайного угадывания. Причем женщины обычно делают это лучше мужчин. С приходом новых измерительных приборов – как те, что я применял в Москве, – тепловизоров, миллиметровых радаров, магнитно-резонансной томографии, – стало возможно получить массу новых параметров, чтобы понять, говорит ли человек правду. А новые исследования и применение искусственного интеллекта подняли точность такого анализа до пугающего уровня. Двойные слепые исследования убедительно доказали, что компьютер определяет ложь куда точнее человека и значительно реже принимает правду за вранье.