Максин Чан - Восьмая личность

«Все в порядке, — шепчет Онир, — мы рядом. Не паникуй».

С рюкзаками на спинах мы с Джеком продвигаемся вперед, свободными руками оберегая фотоаппараты. Наши взгляды устремлены на идущих мужчин и женщин.

Я вдруг понимаю, насколько студенческая жизнь далека от трудовых будней, которые лишены того ощущения безопасности и комфорта, что дарят лаборатории, читальные залы и лекционные аудитории. Я работаю всего три дня, а уже чувствую, как во мне разгорается огонь, как ширится желание стремительно нестись вперед. Я испытываю восторг от того, что я — настоящий фотограф. Неожиданно к горлу подкатывает тошнота — то ли от восторга, то ли от страха.

«От восторга», — подсказывает Онир.

«От страха», — издеваются Паскуды.

«Зачем вы постоянно все портите?»

Они хмыкают.

Я выбираю восторг и примеряю на себя это чувство, прежде чем заговорить о нем вслух.

— Как же здорово! — восклицаю я.

Джек ловит мой взгляд и улыбается.

— Ты подцепила микроб! — кричит он.

— Микроб?

— Заразилась, — поясняет он. — В хорошем смысле.

Я знаю, что для качественной честной съемки нам придется стать частью действия. Наши фотоаппараты нацелены на оживленных медработников, активистов и группу давления. На поднятых плакатах требование «спасти здравоохранение». Я фокусируюсь на мужчине с коричневым мегафоном — он из Народного собрания — щелк — обращается к участникам митинга, утверждая, что давление усилится. Щелк. Щелк. Щелк. Еще один коричневый мегафон следует примеру первого и накаляет атмосферу. Оба голоса звучат все громче, повторяя протестные заявления друг друга.

В мою грудь упирается локоть, случайно, однако Тело все равно быстро оказывается в подчинении.

— Ты в порядке? — кричит Джек.

Я киваю, двигаю плечом, чтобы освободить для себя пространство, откуда мне удобно смотреть на женщину с самодельным плакатом. «Моя 15-летняя дочь покончила с собой, — написано на нем. — Спасите здравоохранение».

Мы с Джеком пробираемся к ней.

— Узнай, что у нее за история, — шепчет он мне в ухо, — покажи ей свое удостоверение.

Я улыбаюсь, чтобы разрядить обстановку. Женщина замечает мой фотоаппарат и кивает.

— «За» или «против»? — спрашивает она.

— «За», — отвечаю я, показывая ей мое журналистское удостоверение.

Ее глаза наполняются слезами.

— Здравоохранению нужна наша помощь, — говорит она. — Моя дочь покончила с собой после того, как ее выкинули из психиатрического отделения, несмотря на наши мольбы оставить ее в больнице. Нам сказали, что им нужно освободить койко-место. Мы говорили, что для нее небезопасно уходить из больницы.

— Сожалею, — говорю я, однако в моем голосе не слышится особой убежденности.

Она сжимает палку, на которой закреплен плакат, у нее дрожит нижняя губа.

— Она действительно была больна. Галлюцинации и все такое. Слышала голоса за стеной, телевизор. Мы не знали что делать. Куда обратиться за помощью. У нас не было денег на частную клинику, мы могли позволить себе только государственную.

«Делай что-нибудь, — требует Раннер. — Помоги ей».

— Можно? — спрашиваю я, взмахивая фотоаппаратом. — Это пойдет на пользу вашему делу.

Она соглашается. Гнев и скорбь отражаются в каждой черточке ее лица. Ее худые плечи поникли под тяжестью утраты. Подняв фотоаппарат, я на мгновение замираю, слегка колеблюсь перед щелчком, размышляя о том, что мое вмешательство может усугубить ее переживания. Неожиданно она поднимает свой плакат. В ней чувствуется прилив сил. В печальных глазах появляется решимость. Я едва не лопаюсь от гордости и восхищения. Щелк. Щелк. Щелк. Щелк. Щелк.

«Отличный снимок», — говорю я себе.

— Спасибо, — благодарю я и двигаюсь дальше.

Несчастная мать поднимает голову, гордость и стойкость вынуждают ее сдерживать слезы.

— Навести порядок! Навести порядок! Навести порядок! — скандирует толпа.

«Навести порядок! Навести порядок! Навести порядок!» — повторяют Паскуды, выступая с собственным протестом внутри Тела.

«Здорово! — кричит Раннер, потрясая кулаком. — За дело!»

— Все получилось? — спрашивает Джек. Его собственный фотоаппарат нацелен на группу митингующих медсестер.

— Да.

Адреналин заливает все мое тело, я испытываю нечто похожее на то, когда я спасалась от гнева отца или избегала его коварных кулаков. Грудь распирает всесилие, смешанное с облегчением. Теперь мой фотоаппарат — мощное оружие.

Я наполняю легкие воздухом и устремляюсь вперед, напоследок оглядываясь на скорбящую мать. Рев толпы оглушающий.