Максин Чан - Восьмая личность

Она шевелится.

«Заканчивай с фотографиями, и мы прямиком идем в полицию», — говорит Раннер.

Мгновенно успокоившись, зная, что я здесь в последний раз, я сажусь на матрас. Пой-Пой садится рядом.

— Увидимся, — говорит Ненавистница бананов, скатывает журнал и берет его как дубину. — Мне нужна еда.

Я чувствую, как Элла колеблется, разворачивая узел с одеждой — белая плиссированная спортивная юбка, топ с бретельками, короткие белые носки и «лодочки». Две фенечки предназначены для двух «хвостов». Девочка из группы поддержки.

— Я сама оденусь, — восклицает Пой-Пой, — я умею.

Мое сердце натыкается на стыд и сжимается до размеров ореха.

«Что мы творим?» — кричит Онир.

«Тихо, — приказывает Раннер. — Следи за Долли».

Обе спят — девочка на розовой кровати и Долли в Гнезде, и мне становится завидно, что им не доведется быть очевидцами этого мерзкого события.

«Сосредоточься, — говорит Раннер, пихая меня в ребра, — встряхнись».

Кивнув, я рывком возвращаюсь к самой себе, достаю телефон и направляю его объектив на бирку на запястье девочки.

Щелк-щелк.

— Что ты делаешь? — спрашивает Пой-Пой.

— Просто практикуюсь, прежде чем снимать тебя, — отвечаю я и отворачиваюсь. Из глаз начинают течь слезы.

«Тупая плакса», — шипят Паскуды.

Навид сидит на кровати с атласной простыней и ждет нас.

— Ей нужно больше макияжа, — говорит он, поворачивая туда-сюда Пой-Пой. — И ее волосы… слишком прямые. Завейте.

Я кривлюсь, лезу в карман и нащупываю оружие, припрятанное Раннер. На этот раз — кастет.

— В чем дело? — озадаченно спрашивает он.

Я не отвечаю.

— Я спросил, в чем дело?

Я пожимаю плечами.

Он не отрываясь смотрит на меня.

— Критические дни? — Он хмыкает.

Молчание.

— Эй! — излишне агрессивно восклицает он.

— Ничего, — отвечаю я. Быстро и резко.

— Черт побери, девочки, у вас настроение — как йо-йо.

Я бросаю на него мрачный взгляд.

— Я в порядке, — говорю я.

— Нет, не в порядке, — сердито произносит он. — То ты радостная и «Ах, я помогу тебе, Навид», а через секунду ты мрачна как туча. Возьми себя в руки.

Чтобы разрядить обстановку, Элла делает шаг вперед.

— А давайте, — сладким голосом произносит она и кладет руку на плечо Навида, — приступим к делу.

Навид кивает. Он раздражен.

— Вот это правда, — говорит он, обнимая Эллу за талию и поворачиваясь ко мне.

Я выдавливаю из себя улыбку.

Элла приносит из ванной электробигуди и вставляет вилку в розетку. Пой-Пой размахивает огромными красными помпонами.

— Смотри! — говорит она, расставляя ноги и поднимая руки. — Я группа поддержки!

— Это точно, Бритни, — говорит Навид. — Можешь сделать колесо? Сесть на шпагат?

«Только не шпагат, только не шпагат».

Пой-Пой не поправляет его касательно ее имени. Она слишком возбуждена и польщена всеобщим вниманием. Она падает на кровать. Скользит вниз. Широко раздвигая ноги.

— А можно Тинкер-Белл пофотографировать со мной? — вдруг оживляется она.

— Конечно, детка, — говорит он, обращаясь ко мне, — ведь это будет прикольно, правда?

Молчание.

— Правда? — орет он.

— Правда, — говорю я.

Навид устраивает Пой-Пой на кровати. Ее волосы завиты, губы покрыты блеском. Она при полном параде. Рядом кошка.

Я прохожу через комнату. Мои чувства напряжены. В животе спазм. Я остро воспринимаю звуки, цвета и запахи вокруг. Ароматические свечи. Белые стены, атласные простыни, красные помпоны. Непрерывный ритм R&B. Мой мозг пытается «сосредоточиться, встряхнуться».

— Готова? — говорит Навид.

— Готова! — весело кричит Пой-Пой.

Я беру фотоаппарат. Я шеей ощущаю жар от лампы на потолке. Элла ловит мой взгляд, в ее глазах — страх.

«Сосредоточиться, встряхнуться, навести объектив. Кнопка. Свет жжет мне шею. Свет жжет мне шею».

«Жжет. Мне. Шею».

— Поехали, — говорит Навид.

«Сосредоточиться, встряхнуться, навести объектив. Кнопка».

«Нажать».

Вспышка…

Он ведет руками вдоль моего тела, задирает ночную рубашку, гладит мои бедра, худые, как у щенка. Я делаю вид, будто сплю, и крепче прижимаю к себе Нелли. Ее плюшевое тело прижимается к моему подбородку.

Я плачу и отворачиваюсь.

— Ш-ш-ш, куколка, будь хорошей девочкой, — говорит мой отец. — Так поступают все папы, когда мамы уходят на небо.

Вспышка.

Я сжимаю губы, воображая, будто мой рот зашит шерстяной ниткой. Это первое из моих молчаний. Маленьких смертей. Мое влагалище пронзают колющие приступы жара, и при каждом приступе на глаза наворачиваются слезы. Я забираюсь под обои своей спальни, на бумаге напечатаны сотни крохотных воздушных шариков. Зачем он это делает? Неужели все папы действительно так делают, когда мамы уходят на небо? Не знаю.