Максин Чан - Восьмая личность

Эти быстрые, в пределах нескольких минут, переключения с обычной личности на соблазнительницу, на убийцу приводят меня в ужас. Всем нам грозит опасность.

Я кладу свой фотоаппарат на сосновый комод.

— А что, если вы обе сядете на кровать? — говорит он. Взгляд у него застывший.

Я беру Пой-Пой за руку и сжимаю ее. Я вижу, что Навид украдкой смотрит на белую майку Эллы — облегающую ее грудь без бюстгальтера плотнее, чем обычно, — на высокие каблуки ее туфель, на которых она выглядит на пару дюймов выше, чем полгода назад. Элла встряхивает завитыми волосами и наклоняется, чтобы поправить ремешок на туфле, при этом ее юбка лезет вверх, как флаг на флагштоке. Так она подбивает его на восхитительный риск, зная, сколь сильно это ему нравится. Он улыбается и гладит Эллу по щеке.

— Мне нравятся твои туфли, — говорит Пой-Пой.

— Спасибо, — говорит Элла, — они новые.

— Приглуши немного. — Навид указывает на дрянной пластмассовый CD-плеер.

Не спуская глаз с Эллы, которая уменьшает звук музыки, он берется за штатив фотоаппарата, удлиняет ножки так, чтобы он был вровень с кроватью. Элла теребит одинокую прядь. Неужели она флиртует? Интересно, а он обратил внимание на ее нервный смех? На подрагивание ее верхней губы? Я же знаю, что это означает: она взволнована или напугана. Изгиб ее спины намекает на секс. Она играет? Или все это всерьез?

Навид упирает руки в бока, он сосредоточен. Он проводит языком по губе. Пой-Пой прыгает на кровати.

— Я тоже хочу новые туфли, — заявляет она.

Никто ей не отвечает.

Я думаю о том, что объектив, разделявший меня и мир, всегда служил защитой от чего-то большего, чем физическая опасность. Он действовал как щит, давал возможность бороться с болезнью и оберегал от ужасных вещей: демонстраций, скорбящих матерей и семей, вынужденных покидать свои дома. На мгновение меня охватывает беспокойство: а вдруг та самая штука, что утоляла боль от моих усилий, теперь будет использована против меня.

Навид тыльной стороной ладони вытирает лоб.

— Ну вот, — наконец говорит он. — Можно отправляться.

Элла улыбается.

«Можно отправляться».

«Отправляйся медленно».

«Идти прочь? Нет».

«Да, иди».

«Иди, иди, иди».

«Уходи отсюда».

«Беги…»

«Я не могу уйти», — говорю я. Стая смотрит на меня из Гнезда.

Навид садится на край кровати и оглядывается то ли с предвкушением, то ли с волнением — мне трудно понять.

— Ты такая красивая, — говорит он, ловя Пой-Пой за руку. — Правда, она красивая?

Мы с Эллой отворачиваемся.

— Спасибо, — говорит Элла. — Шон тоже придет?

— Не сегодня, детка, — говорит Навид.

Я стою. Телу нужно сориентироваться. Унять дрожь. Мои ноги твердо стоят на полу.

Музыка, теперь уже тихая, переключается с танцевальной на R&B. Пой-Пой принимается в такт размахивать моей рукой и рукой Навида. Раскачиваться взад-вперед, как маленькая девочка, которую родители, держа за руки, ведут в школу.

«Брр. Иди. Иди. Иди. Уходи прочь. Беги…»

Долли приказано оставаться в Гнезде, Онир приглядывает за ней. Раннер ждет недалеко от Света, так, на всякий случай. Я смотрю на Пой-Пой, ненавидя себя за то, что собираюсь сделать.

Навид поворачивается к Элле.

— Вот, — говорит он, протягивая ей узел с одеждой и внезапно вставая. — Отведи ее в соседнюю комнату и помоги подготовиться.

Сидя по-турецки на полу, Ненавистница бананов бросает на меня быстрый взгляд. Я вижу, что лампу с бахромой переставили в центр комнаты. Там же сложены постеры Джастина Бибера, Кэти Перри и китайских поп-звезд, чьи имена я не знаю. В дальнем углу валяется сдувшийся шарик, оставшийся от празднования тринадцатого дня рождения.

На розовом матрасе лежит девочка.

— Не обращай внимания, — говорит Ненавистница, небрежно взмахивая рукой, — она в отключке. Такая доза К может сбить с ног мула.

«К?» — мысленно произношу я.

«Особый К, — сообщает мне Раннер, — кетамин. Седативное средство для лошадей: вырубает напрочь».

Я содрогаюсь.

Я глажу по руке эту девочку. На ее запястье белая бирка, как у новорожденных, на ней зелеными чернилами: «Лян, 14?»

Я спрашиваю себя, раз ее возраст неизвестен, баюкала ли ее на руках мама. Или предполагаемые четырнадцать лет она прожила в сиротском страхе? Может, мать ее и продала? Или эту женщину соблазнили деньги и лживые посулы Тао, который уверял, что будет заботиться о ее девочке, что она получит больше возможностей, больше развлечений?