Андерс де ла Мотт - Осеннее преступление

На следующей полке — семейные фотографии Видье. Пикник, его Анна уже видела; фотографии на пляже, снимки из студии Карла-Юхана в Таборе: маленький Симон с ног до головы заляпан краской или сидит на синей горушке. Вот Элисабет и Симон за пианино. Последний снимок на этой полке походил на тот, первый. Симон в студенческой фуражке с белым верхом стоит перед летней машиной, но на этот раз рядом с ним родители. Ветерок ерошит светлые волосы Карла-Юхана. У Элисабет выражение лица более жесткое, чем у мужа, но видно, что оба они гордятся сыном.

На третьей полке выстроились совместные фотографии Элисабет и Карла-Ю. Первым шел свадебный снимок, дальше — множество фотографий, сделанных примерно тогда же. Ни на одном снимке не было Клейна, и это укрепило Анну в мысли, что он фотографировал. Последние фотографии были черно-белыми. Карл-Ю, которому тут было лет двадцать пять, сидел на скамейке в парке, подавшись вперед. Взгляд, направленный в объектив, был настолько живым, что энергия чувствовалась до сих пор. Анна отступила на шаг, окинула полки взглядом. Во всем этом было что-то невыразимо грустное. Дождливая ночь, один-единственный неверный шаг на каменном плато — и надежда и любовь, струившиеся почти с каждого снимка, сменились черной, как ночь, трагедией.

Проходя мимо полок, Анна обнаружила, что на одной стоит проигрыватель — такой был у ее дедушки. На вертушке лежала пластинка. Не пыльная — значит, Клейн часто включает ее. На “пятаке” значилось: Эдит Пиаф, “Les Feuilles Mortes”.

В дальнем углу Анна увидела еще дверку. Над ней висел поясной портрет какого-то молодого мужчины. Стиль отличался, но Анна определила, что это работа Карла-Ю. Молодой человек лежит в кровати на животе. Верхняя часть тела обнажена, угадывается край простыни. Позади него приоткрытая дверь веранды, и по силе света за ней ясно, что портрет написан не в Швеции, а где-то в Южной Европе, может быть — во Франции.

Лицо мужчины повернуто к зрителю в профиль. Волосы свисают на лоб, он улыбается неловкой, счастливой улыбкой, и спустя несколько секунд Анна понимает, что уже видела эту улыбку. Анна подходит, чтобы рассмотреть его получше, но сомнений нет. Молодой человек на картине — Брур Клейн.

Анна постояла, пытаясь осмыслить увиденное. В картине было что-то очень личное, минута между двумя людьми, которую нельзя делить больше ни с кем.

Анна осторожно открыла дверь под портретом. За ней оказалась крохотная комнатушка. Гитара, полка с магнитофоном. Рядом с ними, в углу, куда едва доставал свет, стояло еще кое-что. Рама погнулась, передняя вилка сломана, но Анна узнала его. Оранжевый “крещент” с гоночным рулем.

Велосипед Симона.

Анна замерла в дверном проеме. Увиденное не укладывалось в голове. Она подавила желание прикоснуться к вещам в комнатушке и, оставив дверь открытой, опустилась в одно из кресел. Что все это значит?

Почему Брур Клейн держит у себя в подвальном тайнике вещи Симона? Вещи, которые двадцать семь лет считались утерянными или сгоревшими? И зачем тут портрет молодого Клейна, полуобнаженного, в постели? Портрет кисти Карла-Ю? Анна откинулась на спинку кресла. Отсюда ей видны все фотографии. Целых три жизни, или даже четыре. Скрытые от мира, как и вещи в чулане. На соседнем кресле лежала потертая кожаная папка, которой Анна поначалу не заметила. В папке оказался всего один лист — какое-то письмо, написанное красивым наклонным почерком. Карандашный текст снова и снова стирали, переписывали, отчего Анне пришла на мысль фреска из Табора.

Дорогая Элисабет. Я совершил ужасный поступок. Из тех, которым нет прощения.

Но я совершил его из любви.

Анна читала дальше, чувствуя, как все вокруг нее начинает медленно вращаться. Она вдруг поняла, как все связано: фотографии, кресла, вещи в комнатушке. Все, что она видела и слышала в последние недели, обрело новую, зловещую связь.

Дождь.

“По дороге домой на повороте мне навстречу выскочила машина. Тут люди ездят, как психи”.

Велосипед.

“Карл-Юхан всегда был таким трепетным”.

Олень.

“Я не виноват. Я не виноват!”

Летняя машина.

“Мальчик мой…”

Пожар.

“Я совершил ужасный поступок…”

Анна стала перечитывать письмо, стараясь, чтобы руки не дрожали.

Ты знаешь, дорогая Элисабет, что я родился иным. Ты была единственной, кто меня понимал. Тебе я мог доверить все — свои слабости, свои недостатки. И благодаря тебе я встретил любовь — любовь, на которую не надеялся.