Дреда Сэй Митчелл - Свободная комната

Я не могу сказать ему, что со мной разговаривает мертвец, а дом раскрывает свои секреты, потому что тогда он действительно назовет меня сумасшедшей и уже не возьмет свои слова обратно.

Поэтому я выбираю полуправду:

— Дождь просочился сквозь световой люк, и обои отвалились. Там была надпись, — я смотрю на него с самым невинным видом.

— Потрясающе, — он не может оторвать взгляд от письма.

Я стою рядом с ним. Мы оба задумались о послании на стене.

— Ты можешь это прочесть? — спрашиваю я наконец.

Он не отвечает; вместо этого он поднимает палец и водит им по воздуху, выписывая предложение за предложением, при этом его губы бесшумно шевелятся.

Я не хочу торопить его, но…

— Скажи, что ты успел прочесть?

Он искоса бросает раздраженный взгляд в мою сторону.

— Дай мне…

Мы оба замираем от шума машины, приближающейся к дому. Я выглядываю в окно: черт возьми, это Джек.

Паника ударяет меня в живот. Я начинаю задыхаться. Что мне делать?

— Алекс, тебе нужно спрятаться.

— Что?

Мне нужно побудить его к действию.

— Это Джек. Он вернулся. Может подняться сюда. Вспомни, что о нем сказала Пэтси. Он, блин, убил ее кошку.

Но Алекс стоит на своем:

— Я не понимаю, почему тебе не разрешено принимать гостей. Это не тюрьма. Если ты дашь мне договор аренды, я уверен, что смогу…

Входная дверь внизу хлопает.

Я умоляю его:

— Алекс, пожалуйста, спрячься под кроватью.

Он мягко берет меня за руки.

— Что за фарс, Лиза? Это твоя комната. Ты платишь хорошие деньги, чтобы в ней жить. Если Джек поднимется сюда, не открывай дверь. Все просто. На двери есть задвижка и цепочка, чтобы удержать его…

Я судорожно прижимаю палец к его губам. На площадке внизу слышны шаги. Наше неровное дыхание — единственный звук в комнате.

Деревянные доски под ковром на нижнем этаже стонут от поступи Джека. Скрипят петли одной из дверей.

Тишина.

Мы с Алексом смотрим друг другу в глаза. Его плечи чуть подрагивают, так что я знаю, что его сердце бьется так же быстро, как и мое. Когда его ладони сжимают мои, я чувствую, что они теплые и влажные от пота.

Снова скрипят петли. Дверь закрывается.

Мы ждем. Ждем еще.

Внизу опять слышится движение, но на этот раз шаги ближе, как будто они направляются к лестнице, ведущей в мою комнату.

Пожалуйста, пусть он уйдет. Пусть он уйдет.

Тишина. На этот раз иная: я представляю дыхание Джека, стоящего у подножия лестницы.

Я делаю глубокий выдох, когда шаги начинают удаляться. Джек спускается по лестнице. Входная дверь захлопывается. Мы с Алексом продолжаем смотреть друг на друга. Мне следует подойти к окну — но я не в силах разрушить заклятие, под которым нахожусь. Между нами всегда была какая-то химия. Я не могу дать этому определение, но полагаю, это что-то особенное.

«Если это было настолько особенным, почему вы расстались?» — напоминает мне циничная часть моего разума.

Я высвобождаюсь и подхожу к окну — как раз в тот момент, когда фургон Джека снова отъезжает от дома. Я продолжаю смотреть вдаль, так как пока не готова снова взглянуть на бывшего возлюбленного.

— Лиза, — произносит он тихо.

Я поворачиваюсь с деловым видом.

— Ты собирался прочесть надпись на стене.

Он выглядит обиженным… нет, уязвленным, как будто у него забрали его любимую компьютерную игру. Я сурово напоминаю себе, что это он меня бросил, а не наоборот.

Мы обращаем все свое внимание на стену.

Алекс говорит:

— Я думаю, это что-то вроде дневника событий. — Он снова начинает со строчки Этьена Соланова: — «Когда вам не в чем себя винить, но вы виноваты, вечный сон успокоит вашу душу».

Я снова околдована, на этот раз его голосом, а он продолжает…

Ранее

Хуже дня для поездки в Хэмпстед-хит было не придумать. Была весна, светило солнце, и дул легкий ветерок. Цветы расцветали, листья распускались, и все вокруг было сверкающе-зеленым. Казалось, что в парке собралась половина населения Лондона, при этом взяв с собой детей. Они бегали вокруг, кричали и визжали, были счастливы и веселы. Дети Джона были полны жизни, кипели радостью, словно были частью этой природы. Даже его старший сын в тот день выглядел не так серьезно, как обычно. Отец Джона решил, что его внук станет ученым, поэтому называл его «русским». Две младшие девочки были «англичанками», потому что они постоянно смеялись и играли. Все трое в тот день были очаровательны.

Его жена лишь иногда проявляла склонность к наслаждению жизнью — дар, которым обладали его дочери, — но даже она, казалось, заразилась этим настроением. Сидя на пледе, раскинутом на траве, она потирала голые ноги, закрывала глаза от солнечного света и говорила: «В такой день, как сегодня, достаточно просто жить, не правда ли, Джон?» И он кивал, не отвечая ни слова.